"Вы
скоро научитесь различать, где поэзия, где вообще не поэзия. Cкажем, Асадов, такого
поэта нет", - учил учитель литературы. И сейчас, открывая сборник лучших стихов Асадова,
я вспоминаю: читать его не полагалось будущему филологу, а уж если читать, то стебаться:
писались пародии, школьники издевались, играли по книжке, кто отгадает банальную
или глупую асадовскую рифму: рожки - ножки, пожарище - товарищи, прогулок - переулок,
бессонный - бездонный, можно - невозможно, верно - наверно, и все сходилось,
к радостному смеху играющих, Шура - дура (встретилось дважды, в поэме "Шурка"
и где-то еще), овечьи - человечьи, улицу - курицу, Казбек - человек
(много раз, в разных падежах!
и контекстах), попадались и откровенно пушкинские рифмы (грехи - стихи,
может - тревожит, тризне - жизни, вновь - любовь), и с маяковинкой
(славно я - главная, градус - порадуюсь), и разлапистые евтушенско-вознесенские,
и нарочито-неловкие (тайное - обручальное, чванство - начальство, новом - домом),
и в ужасающем количестве - грамматические, и, наоборот, вдруг богатые, крепкие, показывающие,
что парень если хочет - может, несмотря на ярлык "не поэзии".
Все говорили: "Такого поэта - нет", и все питали к нему довольно сильные чувства:
сарказм, раздражение, ненависть. Все знали, что он, такой, существует, прошел всю
войну, на войне потерял зрение, слепой поэт, человек-легенда, автор Стихов о рыжей
дворняге, автор исполненных катарсиса стихов - "не стихов" о любви... Они
студентами были, они друг друга любили...Сатана... Проверяйте любовь, проверяйте...
Все эти и другие стихи не могли оставить самого бесчувственного сухаря и чурбана
равнодушным. В миллионах советских школ девчонки переписывали их в песенники, сколько
бы им ни бубнили учителя, что это "не поэзия". Да и бубнили ли? Простые учителя в
простых школах наверняка не бубнили. Девочек (а в простых школах - и учителей) не
пугали смешные рифмы, просодический хаос (беспечное чередование абаб, абба
и аабб, да еще с нефиксированным распределением мужских и женских клаузул,
"невозможным" для русской поэзии), утрированно-графоманск!
ое отношение к ритму (корявенький дольник чаще всего), к стиху и строфике, слова
для рифмы.
Как "литературная репутация" Асадов практически не существует. Его отторгает не
только традиционный "интеллигентский" канон, но и любой из известных "антиканонов".
Он не идет как "советский" трэш, а мог бы: "Так вспыхни и брызни во все
концы, // Наш гнев, наша дружба и светлый разум, // Чтоб все шовинисты и подлецы
// Везде, как клопы, передохли разом!" Не заподозришь его ни в "концепте" (ср.
Сорокин, Кибиров), ни в перестроечном стебе Коркии или Иртеньева, ни в по-своему
искреннем у-нас-была-великая-эпоха-дискурсе другого Эдуарда (Савенко).
И.Ратушинская, И.Елагин или Наум Коржавин, авторы абсолютно немандельштамных стихов,
высокомерно не сочтут Асадова за поэта, отчасти из-за просодии, отчасти из-за
нехватки крутого статуса диссидента.
А кто еще так много и непосредственно писал о любви? Не той, о которой нарочно
написаны горы книг. О той, которая есть в реальной жизни. Они студентами были,
они друг друга любили. Ютясь в коммуналке, тихо учили уроки, а когда она ляжет,
он и посудку помоет, и пол подметет, если она устала. Соседи-злословы ее называли
лентяйкой, его - издеваясь - "хозяйкой". Они не знали, что, может, такой и бывает
истинная любовь. Но вот она изменяет ему, целуя другого парня, и что же наш герой
сделал? Не взял ни гвоздя, ни рубахи, // А молча шагнул назад. И тут соседи
сказали: нельзя быть таким Отелло. Подумаешь, целовалась, немножко взыграла кровь.
Не знали, какая бывает истинная любовь.
Такая, как у героев "лирической поэмы" Галина. Эта любовь прошла даже испытание
"предательством". Геолог Андрей Громов не выдерживает проверки разлукой и в одной
экспедиции отдается красивой Татьяне. Сначала Танин взгляд был чем-то вроде лорда:
// Не смеялся он и не страдал, // А при встрече холодно и гордо // словно б вам два
пальца подавал. Но Таня потом меняется (Где ледок ее спокойных глаз? // Почему
так ласково к Андрею // вдруг прильнула девушка сейчас?) - и тут выясняется,
что она уже пять лет влюблена в Андрея и ждет его несмотря на то, что он женился
на Гале. Галя же в это время лежит в больнице после внезапного нападения хулиганов.
Кстати, никто из мужчин не пришел на помощь, в том числе бухгалтер Николай Иваныч,
что живет на первом этаже и любит, окно раскрывши - для рифмы! - на ночь,
покурить, листая - тут уж точно для рифмы!!! - Беранже. С тех пор у Гали по
всему лицу (от уха к носу) проходит некрасивый шрам, так отпу!
гнувший Андрея. Андрей уходит, а Галя рожает ему ребенка и поначалу не прощает (понимаешь,
ты предал не меня одну, но нас двоих, нас уже было трое, ты, я и он, сын), а потом,
в последней катартической сцене, мы видим, как любовь к сыну примиряет стареющих
мать и отца.
Вообще, материнство и отцовство - в числе верховных святынь в поэтическом мире
Асадова и в жизненном коде его "лирического героя". Одно из стихотворений - тост
- описывает, как влюбленные парень с девушкой отличаются от "просто" парня и девушки,
потом "супруги" (так в тексте) - от "просто" влюбленных, и, наконец, потом, когда
появляется уже смешной птенец, тогда "мать и отец" - это важнее, значительнее,
чем "просто влюбленные" и даже чем "просто" "супруги".
В другом стихотворении говорится об армянке Шаганэ Нерсесовне Тальян, размышляющей
о том, что было бы, если бы она не отказала Есенину: они бы с Есениным, может быть,
поженились, и тогда бы не было никакого Англетера. В философском стихотворении
"Любовь и трусость" Асадов дает супругам отличное объяснение их ссор, за которое
иначе пришлось бы платить семейному психотерапевту. Ссоры появились оттого, что в
супружеской жизни, как черти, вылезают недостатки, скрываемые прежде, при
влюбленности, из "трусости". Что ж, сложно бывает в семье, в том числе и с изменами.
Вот молодая жена инженера, // душа семейства и командир √ физически не изменяла,
но, когда обнимала мужа, представляла себя в объятьях то адмирала, то киноактера,
// но только, увы, не его самого - и кто знает, может быть, как раз вот такая
измена - // самая худшая из измен!
Или - парень в тайге убил белку, а автор жалеет, лучше бы промахнулся парень
в эту красоту. В стихотворении Долголетие поэт удивляется, как долго,
более ста лет, живут люди в горском поселке, где мирно блеют кудрявые "шашлыки"
(вах! - П.К.) // да кричит в можжевельнике чибис-птица. И обещает,
что если мы перестанем все время нервничать и научимся постоянно // наши нервы
и радости сберегать, // вот тогда уже нас прилетят изучать // представители славного
Дагестана! (еще один вах, слушай: Магомет придет к горе - П.К.)
А стихотворение Сатана настолько трогательное, что его невозможно пересказать,
а только можно привести целиком. Я этого не буду делать, оно есть в каждом - каждом!!!
- девичьем песеннике, и, если хотите, перечитайте Асадова. Девушка все твердит парню:
"У, сатана! Как я тебя ненавижу!" А сама любит. Не так ли мы, дети "интеллигентных"
родителей, втайне любим Асадова, поэта вне стилей, канонов, литературных конвенций?
Культура нам повелела стесняться Асадова и читать со вкусом породистые стихи, ухоженные,
как доги и ньюфаундленды. Стихи Асадова подобны рыжей дворняге - той, брошенной
кем-то и верной. Читательские письма к нему - те тысячи, миллионы, по выражению самого
поэта, писем светлых и высоких - бесспорный патент на право называться поэтом
реально народным.
Недавно один знакомый писатель (не Асадов!) сказал мне: "Вот я пишу, а интернет
не люблю, потому что в любой момент какая-то дура ответит мне, скажет свое
мнение о моем творчестве, а меня не волнует это, зачем мне интернет". Я его проблему
не понял, у меня другая ситуация, дуры меня не читают. А Асадова, кстати, читали
все: дуры и умные, врачи и инженеры, фабричные девчата и летчики-космонавты, а особенно
- студенты и школьники, их песенники, повторяю, полны Асадовым. Синтетический автор,
он сразу сделал тот катарсис, тот драйв, который частями делали походная песня, кондово-советский
стих, повестушка в журнале "Юность", потрепанный томик Пушкина или Есенина и многое,
многое другое. Поэт отвязный, крутой, не подвластный культуре, ни то, ни это, ничто
из известного нам, поэт апофатический, такого нет больше. Такого поэта нет.