Яна Соколова Соколиная
охота: обзор двадцать первый, посвященный
фикусу с бантиком, невменяемому существу в смирительной рубашке, темным аллеям страсти,
Белому Рыцарю, перепеванию-перетаскиванию и отмороженным ушам
Готовилась я, друзья мои, с размахом
да радостью отметить 150-летие со дня рождения французского писателя Ги де Мопассана.
Причесалась аккуратно, надела нарядную кофточку, украсила фикус бантиком, с волнением
открыла газеты - и поняла, что праздника не будет. Во-первых, многие круглую дату
проигнорировали. Во-вторых, те, кто все-таки о Мопассане вспомнил, вспомнили о нем
так, что тут не то что праздновать - топиться пора.
Обозреватель "Коммерсанта" Михаил Новиков, отдав должное Мопассану как "первому
в истории писателю, которого с полным основанием можно назвать культовым", тем
не менее без колебаний заявил, что "сочинения классика свое отработали и, как
ступени ракеты, догорая, валятся в океан забвения". По мнению господина Новикова,
интерес у нынешнего читателя может вызывать разве только биография Мопассана, которую
критик и живописал во всех подробностях - вплоть до завершающей стадии "невменяемого
существа в смирительной рубашке, поедающего собственные испражнения".
Екатерина Шукшина из "Независимой газеты" налетела на Мопассана с упреками в "продуманной... отстраненности
от нравственных догм" и в том, что он слишком часто позволял себе халтурить.
На вопрос "как мог писатель, наделенный чувством меры и тонким вкусом, из романа
в роман перепевать одни и те же сюжеты, из рассказа в рассказ перетаскивать одни
и те же образы" госпожа Шукшина ответила исчерпывающе и однозначно: "страшно
произнести - писал то, что публика хотела читать, писал то, что "ей еще нужно".
Душевную болезнь, постигшую прозаика в конце жизни, Екатерина Шукшина истолковала
чуть ли не как справедливую расплату за безнравственность и безответственность Мопассана.
О ужас, о кошмар!
Александр Архангельский (понедельничные "Известия") в своем "Гиде по Мопассану", к счастью, обошелся без описания "невменяемого
существа". И вообще без биографии классика: Попытался проанализировать, почему
у "крупного, при этом утонченного (хотя и не слишком разнообразного) прозаика"
в России за последние годы "сильно поубавилось" читателей. Счел, что причины
этого явления кроются в изначально неверном подходе к литературе в "старчески-поздний
период советской власти", когда "чаще, чем хотелось бы, от литературы требовали
ответов на вопросы, которые должны давать парламент, философия и церковь". С
точки зрения господина Архангельского, тогда роль Мопассана сводилась к тому, чтобы
служить "гидом по темным аллеям страсти" - теперь же "учиться искусству
блуда" можно другими способами, и Мопассан просто стал не нужен. Сводилась ли?
И не было никаких друг!
их гидов? И стал не нужен? Обидно, досадно и как-то не верится.
Но больше о Мопассане ничего не написали.
Дмитрию Ольшанскому ("Сегодня") вдруг понравилсяроман Кадзуо Исигуро "Остаток дня". Понравился так сильно, что Дмитрий
назвал его "пожалуй, лучшим переводным сочинением этого года" и сравнил с
прозой Пушкина. Господина Ольшанского восхитили в "Остатке дня" не столько
"старомодная... ироничность и чопорность", "сентиментальность и строгость",
сколько "бесценная мораль всего романа, а заодно и основной мотив всего "английского"
в литературе... который сводится к умению принять поражение... - наследство кэрроловского
Белого Рыцаря, не умевшего не свалиться с лошади".
Александр Агеев в очередной
колонке Nota bene ("Время MN") поделился размышлениями о публицистике Владимира
Малахова ("Скромное
обаяние расизма", "Знамя", 2000, # 6), Вячеслава Пьецуха ("Дневник читателя", "Октябрь", 2000, # 7), Виталия Кальпиди ("Провинция
как феномен культурного сепаратизма", "Уральская новь", 2000, # 6). Согласился
с доводами "несколько холодноватой" статьи Малахова, "существенно уточняющей
наше представление о расизме" как о "роде универсализма, идеализма, если хотите".
С горечью подчеркнул, что "каждую банальность, которую скажет Пьецух, угадываешь
еще за полстраницы: интонация сработалась, одряхлела, она не спасает!
, не камуфлирует пустоту". Высмеял призывы Кальпиди к провинциальной общественности
объявить мораторий на участие в культурной жизни столицы, дабы почувствовать себя
свободными: "Какая же может быть "свобода", когда в сознании и подсознании "Москва",
которой хочется что-то доказать по принципу "назло мамке уши отморожу"?"
Уже упомянутый Михаил Новиков все в том же субботнем номере "Коммерсанта" отрекомендовал
как образец "изощренного британского black humor" (видимо, ни М.Новиков, ни
даже рерайтеры "Коммерсанта" не подозревают, что по-"британски" пишется не
humor, a humour. - РЖ) роман
Иэна Макьюена "Невинный". "Жесткий", "безличный", "холодный" Макьюен со
своим "тягучим и ритмичным" сюжетом, не в пример французскому юбиляру, по-настоящему
увлек Михаила. Роман удостоился высокой оценки - "как раз такой, какой должна
была быть постобэриутская большая проза, если бы в России каким-то чудом оказалось
возможным ее написать" - и заслужил подробного откомментированного пересказа,
значительно превосходящего по объему насмешливое жизнеописание Анри Рене Альберта
Ги де Мопассана на соседней странице.
"Господи, - подумала я подавленно, - неужели никто, кроме меня, не вспомнит Мопассана
добрым словом?! Быть может, завтра? Ведь завтра будет новый день".