Книга на завтра
http://russ.ru/krug/kniga/current.htm
Илья Лепихов
Сорок лет на службе Их Императорских Величеств, или Русский Бонд
Г.Р.Державин. Записки. - М.: Мысль, 2000.
Увидел свет полный текст "Записок" Державина.
Десятилетие назад это событие, по всей вероятности, так и осталось бы незамеченным.
Появись державинские мемуары в 1980 году, их судьба предсказывалась с легкостью:
пара сотен страничек текста, непременный литературоведческий привесок: "Гавриил
Романович в контексте...", "Записки" как квинтэссенция...", "Народно-освободительная
война Емельяна Пугачева и..." На кривой козе удалось бы протащить Ходасевича,
и... о счастье! Тайный орден свободолюбцев отмечает очередную победу над Главлитом:
водка, "Слънчев бряг", похмелье, головная боль...
Сомневающиеся с порога отсылаются к "Анакреонтическим песням" (серия "Литературные
памятники", Москва, 1987, тираж 25000 экз., печать офсетная, гарнитура Академическая).
230 листков со стихами, 230 - с комментариями: полезно, скучно, ни о чем.
Сегодня все иначе. И мы другие, и, сдается, Державин принялся писать как-то плотнее,
строже. Растет старик. Даром что вспомогательный аппарат падает. Комментарии к "Запискам"
занимают меньше полусотни страниц, до восьмидесяти процентов которых составляют замечания
самого Державина да уточнения Я.Грота и П.Бартенева, безусловно лучших знатоков державинского
творчества, но, как бы это помягче сказать, живших в девятнадцатом веке.
Самоумаление нынешнего издателя граничит с хамством, а его предисловие не содержит
вообще ничего, кроме дежурных ссылок на Ходасевича.
Впрочем, может, так оно и лучше. Русское "осемь-на-десять" столетие и по
сию пору для нас загадка. Зачарованность делом Петра, саркастическая упоенность екатерининской
эпохой - все эти общие места общих работ, затверженные нами сызмальства, задают если
не до конца ложное, то уж во всяком случае одномерное представление о веке великих
соблазнов и великих разочарований, "столетье безумном и мудром".
Десяток фамилий петровских столоначальников да с дюжину имен фельдмаршалов - что
с того? А вот чем, к примеру, занималась Анна Иоанновна в перерывах между фейерверками?
Кто же на самом деле такие Миних и Остерман? За что пострадал Волынский? Бог ведает...
Несколько строчек о "Россияде", дюжина томов Уложенной комиссии, озорной
актолстовский (есть такое слово, есть!) экзерсис про веселую царицу Елисавет да Потемкин
- Борис Ливанов, тужащий за конторкой. Национальное предание семнадцатого века безболезненно
оборачивается антинаполеоновским мифом. Между ними не оказывается ничего. Бесстрашный
герильеро Иван Сусанин заводит в приволжские болота оперативно-тактическую группу
Бертье, а в ледяной воде Березины барахтаются приверженцы царевича Владислава. На
цифре "18" - пусто. Такой ставки в нашем казино нет.
Державин разделяет общую судьбу. Как екатерининский век, современником которого ему
довелось быть, словно бы и не проистекал сам по себе, а сразу, с колес очаковского
обоза, претворялся в "воспоминание" - то ли о "прямом веке покорности
и страха", то ли о Клариссе и Юлии, то ли о Царском селе - как екатерининский
век неизбежно воспринимается нами как диковинная прелюдия, затянувшийся пролог к
истинно просвещенному времени Александра, так и Державин - навсегда предтеча.
Прежде чем прочесть "Водопад", "Властителям и судиям" и "Мещерского...",
уже усвоено, что да, было: заметил-сходя-благословил. Старик в шлафроке, звезда на
лацкане. Чудак. Оригинал. Ох, не с тем привелось Хлестакову быть на дружеской ноге,
ох, не с тем...
И вот Державин-2000. Подарок, которого трудно было ожидать. Кажется, впервые мы получаем
Державина таковым, каким он, судя по всему, и хотел остаться в памяти потомков. Явлением.
Личностью. Чудом. Человеком сам-ряд и сам-шест. И этот сам-шест, загадочный, как
сам царевич Хлор, и эта книга, голая, как оренбургская степь, поспела удивительно
к сроку.Возможно, только сегодня мы оказываемся в состоянии понять, что же такое
Державин, его личность, судьба, стихи и - печальная доля классических авторов - знаком
чего оказывается его имя для русского читателя конца двадцатого века.
"Записки" рисуют образ государственного человека, не поэта, а чиновника,
действительного тайного советника (фактического генерал-аншефа, это так, на всякий
случай), а не русского Анакреона. Так что если у кого имеется желание насчет "Ты
тож, белянка, хороша,// Так поцелуй меня, душа!", то это к Макогоненко, в восемьдесят
седьмой год.
Если вспомнить, что по молодости Державин гонялся за Пугачевым, исполняя поручения,
так сказать, деликатного свойства, то его мемуары можно было бы озаглавить вышеназванным
образом: "Сорок лет на службе Их Императорских Величеств." И чего только
не вместили они! Тайные агенты всего мира навзрыд.
Караулы в Зимнем дворце и пикировку с временщиками, карточные долги и губернаторство
в Олонце, проекты по ограничению винокурения в западном крае и два счастливых брака,
статс-секретарство при Екатерине и сенаторство при Павле. Сорок лет беспорочной службы
и непременное правило: "Никогда никого ни о чем не просить... и ни от чего не
отказываться, и когда оное поручат служение, исполнять оное со всей верностью и честью,
по правде и по законам, сколько... сил достанет".
К слову, вам это ничего не напоминает? Платье - снову, честь - смолоду, песни и оды
- forever. Великий чиновник. Большой человек.
Что же до Державина-поэта...
С одной стороны, "Фелица", "Жизнь Званская" и "Памятник",
с другой - столько всего... Нам, потомкам, пообвыкшимся с пушкинской лирой, избалованным
батюшковским сладкогласием и пленительной грацией Жуковского, трудно отказать себе
в сомнительном удовольствии считать Державина не больше чем дилетантом. Да, безусловно,
без диалога с державинским стихом невозможно в полной мере воспринять ни Лермонтова,
ни Тютчева, ни Некрасова. Но то же самое с равной мерой справедливости может быть
отнесено и на счет, скажем, Радищева. Державину просто повезло: к месту родился,
долго жил, много писал.
Кто думает так, тот может считать себя правым. Во всяком случае, у него есть по меньшей
мере один великий единомышленник. Кличут Александром, отчество √ Сергеевич...
Вся литература восемнадцатого века знакома нам с пушкинского голоса. Знал бы кто
Тредиаковского, не запиши Пушкин его в учителя своему Швабрину? Кем бы стал Сумароков,
будь к нему чуть благосклонней автор "Годунова"? Кто помнил бы о Кострове,
Озерове, Княжнине?
Пушкинский Державин - странный малый, дикарь, не вполне знающий русскую грамоту,
автор скорее лирических мыслей, нежели стихов (по Пушкину, истинно державинской одой
следует считать его, пушкинское "Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную
слагаю..."), вельможа, поперхнувшийся собственным даром.
Удивительные слова: "Вся его поэзия не более, чем небрежный перевод с какого-то
чудесного подлинника". Следует прочесть всего Державина, чтобы понять: точнее,
глубже, иначе - невозможно.
Воистину так! Там, при Чаталагае, и после на вымерзающем нарвском берегу пред взором
Державина явился Тот,что никогда после не доверял своего лица сочинителям, - сам
Русский Бог открылся ему. Нет, не тот худосочный болванчик, над которым спустя полвека
потешался князь Вяземский, но Истинный Русский Бог: зиждитель Петра и Суворова, митрополита
Евгения и Ломоносова, Малыя и Белыя.
Русский Бог. Да не будут бози иные разве Него.