Августин говорит, что
мы можем помочь себе думать о времени, если будем исходить из полноты целого, - например,
песни, которую я берусь спеть от начала и до конца. Она, сама по себе целая, тогда
развертывается во времени. Что это за песня? Раннехристианский гимн? Или жизнь человека?
Или та хвала Богу, какою оказывается "весь век", totum saeculum, история мира? Как
у Аристотеля, у Августина мы знаем время по изменению души: время есть душа изменяющаяся,
вне которой никакого измерения времени нет. Это не психологизм. Песня, о которой
говорит Августин, - по сути то же, что мелодия (тон) присутствия, как определяет
настроение Хайдеггер в своей фундаментальной онтологии.
Владимир Бибихин. Мир
Кто эта странная троица в цветастом фартуке на обложке грампластинки Апрелевского завода имени Ленина "Поет Радионяня"? Слева - интересный
брюнет с бакенбардами, похожий на Ива Монтана или на собирательный образ всех битлов. Справа - лысеющий
дядя с бровями домиком. Оба улыбаются, и оба в водолазках. В центре - самый главный:
спокойное мужественное лицо, решительный взгляд. Убеленный благородными сединами
Штирлиц в костюме, в крахмальной сорочке и при галстуке. Композиция фотопортрета
совершенна: няня вписана в жесткий круг,
он прощупывается под бумагой конверта.
Их было трое: Александр Лившиц ("Саша-малаша, манная каша"), Александр Левенбук
("Левенбук съел бамбук") и добрый радиоволшебник с мягким голосом. Да, да, да, мой
маленький друг, ты правильно догадался: это он, тот самый, "крибле, крабле, бумс!"
- Николай Владимирович Литвинов.
Лившиц и Левенбук - это была такая традиция. При Хрущеве и Брежневе все хохмачи
выступали парами: Шуров и Рыкунин, Миров и Новицкий, Рудаков и Нечаев, Ильченко и
Карцев, Тарапунька и Штепсель, Авдотья Никитишна и Вероника Маврикиевна - все по
двое. Но только в "Радионяне", благодаря введению Третьего Актера, восторжествовала
истинная гармония.
Две головы хорошо, а три лучше. Левенбук, Лившиц, и Николай Владимирович. Три
духа, три Хранителя, три веселых голоса в голубом Эфире. И они - нераздельные. Когда
Лившиц уехал,
его попробовали заменить "Львом Шимеловым" - не вышло: ересь.
Лившиц, Левенбук, Литвинов. Триада. Три "Л". Три лица советской popular culture
70-х годов. Лившиц - те, кто уехал, Левенбук - кто "нашел свою нишу" здесь. А Литвинов работал по совместительству
радиоволшебником. Помните? "Здравствуй, дружок!.." У нас был порядок. Каждое утро
- сказка. После сказки мы отправлялись в садик, где нам говорили про Брежнева, потом
возвращались домой, смотрели "Спокойной ночи, малыши!" с тетей Валей - и спать. И
за этим порядком следил Николай Владимирович, добрый советский дух. Помогал Империи.
Грубо говоря, он был сам Стерегущий - Катехон. В аннотации к одной из пластиночек
"Няни" говорится, что Н.В. - "плантатор наоборот". Ходит и покрикивает: "Эй, ребята,
чего не озорничаете, а ну, шалите давайте, а то всех уволю". В этой, казалось бы,
травестии есть высшая логика, о которой позже. И вот этот русский советский сказочник,
Кот Мурлыка "великой Эпохи" в связке с субверсивной бивис-и-баттхедной парой Лившиц-Левенбук
образует трехликого пса Кербера, охраняющего царство Аида.
Но на самом деле их было больше - целый пантеон божеств. Блестящие шлягермахеры
Борис Савельев и Владимир
Шаинский, ансамбль "Мелодия" п/у Г.Гараняна и В.Чижика, Михаил Танич (тогда он
еще был пацан),
веселые цадики-талмудисты Аркадий
Хайт и Эдуард
Успенский. Борису Савельеву нужно вообще ставить памятник. Усилиями этого конклава
в "Няне" счастливо соединились три величайших духа - Советский, Русский и Хасидский
эгрегоры.
А на самом-самом деле их было еще больше. Вот верный, хотя и приемный, сын Польши
Юлиан Тувим.
С каким чуть не рэпперским задором, в унисон Левенбук и Лившиц начитывают его стихи
о развеселом пане Трулялинском и ребятах-трулялятах, заодно под шумок попавших
и в title song передачи. Вот Даниил
"Хармс" Ювачев. Признан за своего: детские журналы Еж и Чиж - "Радионяня"
30-х. А вот поэт, отыскавший, по-видимому в каббале, рецепт вечного детства. Его
зовут Овсей Дриз.
Рассказывают, что однажды он разбудил своего друга и сказал: "Послушай, как просыпается
город, он закипает, как чайник на медленном огне. Слышишь, как город поет?"
В ханукальном нигуне "Юла" ("А Дрэйдл") на слова Дриза Борис Савельев повелел
анонимному "инструментальному ансамблю" (так на обложке! Наверное, это была "Черноморская чайка") превратиться в местечковый клэзмер-бэнд. Зато
Сережа Парамонов
и Дима Голов, солисты детского хора Всесоюзного радио и Центрального телевидения,
так выводили Шаинского, что думалось: "Попробуй, сунься к нам кто".
Сердцевину проекта составляли песни, исполняемые самой "няней" с премилыми обертончиками,
даже не то что шансонными - кафешантанными. Постоянным контекстом этих песен был
фирменный, безошибочно узнаваемый конферанс. В песни вставлялись телеги, между
песнями гналасьпурга. Передача делилась на рубрики, многие из которых
назывались "веселыми": "веселый арбитраж", способный рассудить любые детские споры,
чтоб не ссориться, "веселые уроки" с песнями-запоминалками по грамматике-математике,
с пост-обэриутской абсурдизацией идеи мнемотехники: так запутать, чтобы уж совсем
не запомнилось и сделалось совсем "про другое".
Минус поставим сначала, Рядом с ним "пэ" пополам, Плюс-минус знак радикала, С детства знакомого нам. Ну, а под корнем, приятель, Сводится все к пустяку: "Пэ" пополам и в квадрате Минус несчастное "ку" (Минус прекрасное "ку").
Большая часть песен посвящена взаимоотношению детей и взрослых. Смотрите: вот
"Аппетит". Песня о том, как одного мальчика заставляли есть по часам.
Это по ошибке Бабушка считает, Что главнее самых главных дел, Чтобы мальчик, Как проснется, Так бы ел, и ел, и ел!
Без сомнения, творец Чебурашки был знаком с одним из главных текстов советской
идеологической кулинарии - книгой Детское питание (М., 1966), в которой родителей
учат, как втюхать детям еду. Естественный стимул, голод, подменяется искусственно
создаваемым культурой "аппетитом". С помощью этого хитрого дивайса человек с самого
детства превращается в машину, биоробота, послушного конформиста, готового всю жизнь
по часам переваривать всевозможную жвачку.
В "Детском питании" антагонист - тоже старуха (традиционный носитель авторитетного
знания), но "старорежимная", выросшая задолго до Аппетита. Соответственно,
ее рецепты отвергаются:
Вредные предрассудки
У нас в квартире есть старуха - Старуха в прошлом - повитуха. Бабуся ходит по дворам Дает советы матерям. "Не ешь моркови, - бабка учит, - Грудных детей с моркови пучит! <...> Чтоб стало больше молока, Попей-ка, матушка, пивка! <...> Все кормишь сына по часам? А он ведь знает время сам! Раз плачет - значит хочет кушать!.." Не надо этих бабок слушать!
Успенский в ответ изображает другую старуху, жрицу Аппетита, тонко намекая своему
эзотерическому слушателю (ребенку): конформизм до добра не доводит. Не надо заставлять
кушать детей. Казалось бы, "Няня" здесь на одной стороне с детьми и гуманистическим
фрицем Перлзом
против взрослых и жестоковыйного доктора Свядоща, который, помнится, предлагал лечить гомосексуалистов электрошоком.
Но с другой стороны, нашей Родине потому и не нужны были Перлзы, что она была сама
себе сразу и непослушным ребенком, и Свядощем. Всегда в ней трепетал дух чего-то
отвязного, по-детски могучего. Это была, в сущности, страна детей. Родина нашего
детства. Она гнобила Хармсов, но сама же и была ими. Даже Иосиф Сталин в душе был
ребенком и обэриутом, "литературным хулиганом". Кто знает - может, поэтому его и
называли "лучший друг детей".
Дети - стихийные духи, волшебники и трансгрессоры. У них сдвинутый мир, сюр, как
у юлы Дриза. За Хармсом пошли и Олег Григорьев, и Эдуард Успенский, превративший
"Омен" в детскую сказку-страшилку. Любой ребенок опасен - вспомним, хотя бы "Вельд"
Брэдбери. В одной из песен на слова Успенского мальчику хотят отстричь волосы, символ-атрибут
лиминального существа, нечистого и опасного, не вполне человека.
Мальчик стричься не желает, Мальчик с кресла уползает... А волосы растут, А волосы растут. Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй.
Ребенок сопротивляется и в наказание за это превращается в девочку. С точки зрения
"Ай-яй-яя", это, конечно же, катастрофа. Нонконформизм символически отождествился
с разрушением гендерного айдентити и всего порядка вещей. Не выдержав инициации,
герой становится не человеком=мужчиной, а хаотической фигурой, угрожающей обществу.
Этот волосатик - хиппи, гомосексуалист, трансвестит, транссексуал, мутант, фрик,
оборотень, вервольф, предатель. По этому поводу роно-педсовет проводит планерку:
"Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст". А на самом деле он-то,
может быть, и есть самый главный строитель светлого завтра. Настоящие строители будущего
должны быть weird. А кто поможет им в этом? Я знаю кто. Есть такая передача!..
..."Радионяня", "Радионяня", У нее одна задача: Чтоб все девчонки И все мальчишки Подружились с ней, Чтоб всем ребятам, Всем трулялятам Было веселей.
Вот в этом вся алхимия Советского Союза, его философский камень. Именно! Не "две"
задачи, а "одна". Одной и той же передачей, сообщением-рапортом, и объединить
всех, и развеселить, чтобы всегда был драйв. Карлсон и дядя Степа, Барто-Михалков
и Григорьев-Остер - в одном. Слушая "Няню", вспомним: мы жили в Стране Детей.
Лучше танца "Хлопай-Топай", Ничего на свете нет - Только хлопай, только топай, Лишь бы выдержал паркет. Эх раз, еще раз, Целый класс пустился в пляс. Хлопай-топай! Топай-хлопай! Нет ребят счастливей нас!
Дурацкими голосами Левенбука и Лившица, бархатным мурлыканьем Литвинова, жизнерадостной
"умцей-умцей" Бориса Савельева и Владимира Шаинского, словами Михаила Танича и Эдуарда
Успенского поет, играет, танцует, радуется, веселится и хлопает-топает Родина нашего
детства.