Последние новости

под дых
2009-05-05 12:19 tryagaine
Як би ви переклали росыйське "под дых"?

Рос - Укр
2009-02-11 14:54 kaktuse
Друзі, допоможіть:

Решето
Сито
Дуршлаг

Помітив, тут виключно про переклад художніх творів. Куди піти із більш прозаічною потребою?

Три стихотворения
2009-01-07 12:45 greenmara
http://pernata-fogel.livejournal.com/

Сан-Марко
Які і коли іще очі дивилися на ці стрази,
спалахуючи крапок віялом в колах зіниць кольорів?
Мозаїчним золотом залиті образи,
ніби хтось навчив міріад своїх цвіркунів

і вони завмерли усі за напрямками руки
і вмостились - не перелякати їх тільки б -
в чудо світла під повік веселкою на віки
і, якщо не віриш, негайно щипни себе.

Не відчуваєш болю? Були і до тебе тіні,
котрі не вірили світлу, власних очей сльозам,
коли з-під куполу, у блискотливім дробінні
Світло від Світла, дивився на тебе Він сам.


оригинал:
Сан-Марко

Какие еще смотрели на это глаза,
зажигаясь крапчатой радугой по кругу зрачков?
Мозаичным золотом залитые образа,
словно кто-то выдрессировал миллиарды сверчков,

и они замерли там, где указала рука,
и расположились – только бы не спугнуть –
в чудо света под радужными веками на века,
и если не веришь, попробуй себя ущипнуть.

Не чувствуешь боли? Были и до тебя,
которые не верили горящим своим глазам,
когда из-под купола, на множество бликов дробя
Свет от Света смотрел на тебя Он сам.

*
Це просто ніби дивитись у золоту середину
Це як котити повікою кулю райдужну дужу
зменшувати в об'ємах зникнення на третину
на нуль три викликати лікаря викликати пожежу

так в апсиді мозаїка під променем Його випадково
Загоряється множинністю квадратних крапок тире
це SOS врятуй наші хто у чому душі пошли нам слово
стрижені коротко під пажа чи під каре

і заплющити очі і бачити тільки цей блиск
з-під гривки з-під куполу під парасолем жовтим
під мостом почути прозорий примарний сплеск
це не так просто все що буде з тобою потім


оригинал:
Это просто так в золотую точку смотреть
это так катать под веком радужный шар
уменьшать в объеме шаром покати на треть
на ноль три вызывать врача вызывать пожар
так в апсиде мозаика под случайным Его лучом
загорается множеством квадратных точек тире
это SOS спаси наши души пришли кто в чем
стрижки коротко под пажа или каре
и закрыть глаза и видеть лишь этот блеск
из-под челки из-под купола под зонтом
под мостом услышать прозрачный призрачный плеск
это так не просто что будет с тобой потом
*

Повертаючись, бачиш фрески на кожній стіні,
у їх вологою часом з'їденому вапняку
на воротах школи у застудженім врешті сні
у заношеному бабусиному рушнику.

Всюди чуються дзвони дзвонів та годинників бій,
келихи виринають з мушель, ніби з каналів дощ.
В асфальтах відображаються скульптури голодних псів.
Преображенським крокує переодягнений в бідного дож.

Тільки тобі й реальності, що власний комірчик
холодний ніс та вхідний вихідний квиток, зима.
Іще весь час озиратись, чи іще з тобою двійник,
що бачив в базиліці небо, котрого тут і в небі нема.

оригінал:
Возвратившись, видишь фрески на каждой сырой стене,
на обглоданном временем известняке,
на воротах школы, в простуженном сне,
на старушечьем выношенном платке.
Всюду слышится колокольный звон или бой часов.
Бокалы выныривают из мойки как из каналов дождь.
В асфальте отражаются статуи голодных псов.
По Преображенской ходит переодетый в нищего дож.
Только и реальности, что твой собственный воротник,
холодный нос и входной выходной билет.
Еще все время оглядываться, идет ли за тобой двойник,
видевший в базилике небо, какого и в небе здесь нет.

апдейт щодо місця й часу проведення круглого столу
2008-10-10 13:24 maryxmas
про який я писала отут:

час дискусії "Кому в Україні потрібна якість перекладів?", що її проводить Центр польських і європейських студій НаУКМА, змінено

Дискусія відбудеться у вівторок, 14 жовтня; початок о 16.30

Місце - Центр польських і європейських студій, Києво-Могилянська академія, вул. Волоська 8, корпус 6, підвальне приміщення

Кому в Україні потрібна якість перекладів?
2008-10-08 11:11 maryxmas
Центр польських і європейських студій НаУКМА
Дискусія відбудеться у вівторок, 14 жовтня; початок о 16.30
Місце - вул. Волоська 8, корпус 6, підвальне приміщення


ДИЛЕМИ ЯКІСНОГО ПЕРЕКЛАДУ У ЗАБЕЗПЕЧЕННІ МІЖКУЛЬТУРНОГО ПОРОЗУМІННЯ:

1. Переклад: (за)(при)своєння тексту культурним середовищем перекладу чи вікно до культурного середовища оригіналу? Збереження культурних особливостей оригіналу VS «перелицювання» незнайомих культурних реалій задля більшої доступності текста читачеві.

2. Як далеко простягаються повноваження перекладача у тлумаченні незрозумілих, складних чи полісемантичних, неоднозначних чи зумисне двозначних фрагментів тексту? Примітки та перекладацькі коментарі: необхідні дороговкази чи перекладацька надінтерпретація?

НАЦІОНАЛЬНА ПЕРЕКЛАДАЦЬКА ТРАДИЦІЯ У ВИРІШЕННІ ЦИХ ДИЛЕМ:

1. Якою є укр. перекладацька традиція\школа?

2. Національна перекладацька традиція: опора, «pattern and frame» перекладацької роботи чи тягар і обмеження?

ВИДАВНИЧА ПОЛІТИКА У ПИТАННЯХ ЯКОСТІ ПЕРЕКЛАДУ:

1. За якими критеріями здійснюється вибір текстів та перекладачів?

2. Чи є потреба перекладати українською ті тексти, які наявні на ринку в перекладах російською? Чим така потреба викликана?

3. Які вимоги видавництва ставлять перед перекладачами? Що цінніше: швидкість чи якість? Адекватність оригіналу чи доступність читачу?

КОНТРОЛЬ ЗА ЯКІСТЮ ПЕРЕКЛАДІВ:

1. Якими є механізми контролю за якістю перекладацької роботи з боку замовника?

2. Якість як бізнес-чинник: чи впливає якість перекладу на інтерес до нього читачів? Чи може і чи має існувати система орієнтирів, яка допомогла б пересічному читачеві визначитися стосовно якості того чи іншого перекладного продукта?

3. Якими можуть бути важелі впливу наукової громади на якість перекладів?

"Марія і Хуана"
2008-09-03 12:57 oles_barlig
люди, допоможіть мені, ьудь ласка, покращити мій незугарний переклад пісні Васільєва "Марія і Хуана"


оригінал:
В огне твоих расширенных зрачков
Исчезнут города и океаны
Из темноты глядят на нас
Глаза Марии и глаза Хуаны

Придуманные люди за окном
Диктуют нам последние страницы
Все ночи напролет глаза
Марии и Хуаны будут сниться

Ветер гонит снежный ком
Ветер гонит снежный ком
Ветер гонит снежный ком
Несет над городами и домами
Они идут по жизни босиком
Идут по жизни босиком
Идут по жизни босиком
Трясут пустыми рукавами

На белом поле не заметен снег
На черном не заметны наши тени
Всего две линии вперед
Две линии вперед и мы у цели

Прощай Мария, прощай Хуана.

переклад:
Вогонь твоїх розширених зіниць
Поглине всі міста та океани
Із темряви нас бачуть
Очі Марії та Хуани

Вигадані люди за вікном
Диктують нам останні сторінки
Всі ночі поспіль очі
Марії та Хуани буду снити

Вітер гонить сніжну грудку
Вітер гонить сніжну грудку
Вітер гонить сніжну грудку
Несе її над містом і домами
Вони йдуть життям босоніж
Йдуть життям босоніж
Йдуть життям босоніж
Трясуть порожніми рукавами

На білому полі не помітний сніг
На чорному не видно наших тіней
Усього дві лінії вперед
Дві лінії вперед і ось ми у мети

Прощавай Марія, прощавай Хуана

Майстер і Маргарита
2008-08-12 17:00 pan_kotsky
На українському ринку зараз присутні два переклади булгаківського роману Майстер і Маргарита. Один з них — видавництва Фоліо, здійснений Миколою Білорусом. Другий переклад виконаний Юрієм Некрутенком «в правописі 1928 року».

Якщо Хтось має примірник від Фоліо, ми могли б спробувати порівняти переклади.

ВЕЛОСИПЕД
2008-08-12 12:11 rasvetka
наснилося ніби в сусідньому дитячому садку -
аеропорт
бадьоре осіннє безлюдне льотовище
і всю дорогу засипало листям
тільки десь там авто без фар насувається

в такий сон ніколи не впаде дощ
ніколи не увірветься той кабан
що завжди сниться в районі Різдва

(c) olehkots

приснилось, будто в соседнем детском садике -
аэропорт
бодрое осеннее безлюдное лётное поле
и всю дорогу засыпало листвой
только где-то там авто без фар надвигается

в такой сон никогда не упадёт дождь
никогда не ворвётся тот кабан
который всегда снится в районе Рождества

Станіславів: туга за неспавжнім. 2.
2008-08-05 18:47 greenmara
6. Объяснение (explicatio in enumeratio simplex)
Не стану больше притворяться поэтом и в который раз утверждать, будто просыпалась весна. Скажу лишь, что было время, когда еще ничего не было. Зато было собственно время. Оно было лишено всевозможных признаков, не было временем кого-либо или чего-либо, но было все еще временем, временами даже временем неплохим. К сожалению, это стало понятно только теперь, сегодня, сейчас, во вневремени, когда слова «теперь», «сегодня», «сейчас» больше ничего не значат. Мы (помните, что под этим не следует понимать?) поспешно и жадно ловили манну информации, хотя, возможно, никакая это была не манна, а хрестоматийная эдемская зелень. Мы набивались ею под самую завязку. Мы дотрагивались до божков, идолищ, идолов, не успевая даже как следует разочароваться, так как следовало перетрогать еще целые горы, - столько их наклепали, пока мы мирно себе росли на одной шестой части земного шара. Мы составляли мифологические словари, учились расшифровывать неведомые знаки, записывали коды, классифицировали способы классификаций, регистрировали регистры, каковых становилось все больше. И вне всего этого успевали жить. Все что мы знали ранее о жизни из книг, преданий, кино, легенд, сплетен, слухов, анекдотов теперь можно было реализовать собственноручно.
Визуальное искусство? – пожалуйста.
Независимый журнал? – будьте любезны.
Альтернативная музыка? – с огромным удовольствием.
Фестивали, выставки, акции? – охотно.
Богемные неги? – с радостью.

Как выяснилось, у нас было все необходимое для такой жизни. Правда, - в миниатюре, возможно, даже в гротескной миниатюре.
То, что в метрополиях олицетворяют целые социальные группы, прослойки, у нас олицетворяли и воплощали отдельные личности. Зато можно было выпить чашечку кофе со всем наличествующим местным масонством. Или отбыть философский декалог, каковой на самом деле был диалогом, а мог быть и монологом, поскольку представители различных школ уживались в одном теле. Или поболтать с оракулом квакеро-картезианства, который рассматривает учение Григория Сковороды сквозь призму “Майтрайяни-самхита Яджуверды”. Или восхититься мессии постпрокрустализма, который в качестве презента рассылает президентам всех стран проекты прежнего устройства мира. Или, в худшем случае, встретить на улице подвыпившую компанию, каковая репрезентует в своем лице значительный диапазон украинской поэзии. Согласитесь, это достаточно удобное, компактное, чтоб не сказать – эргономичное устройство мира. То, ради чего в столицах, возможно, пришлось бы разыскивать, в Станиславове всегда было в поле зрения, в пределах слуха, под рукой, а иногда просто путалось под ногами,
Правда, нужны были незаурядные способности, чтобы одновременно считаться, скажем, редактором, инженером (поскольку приходилось также кормить семью), художником, виолончелистом, поэтом и не заболеть при этом шизофреничным раздвоением, растроением, рассотнением личности. Впрочем, на отсутствие способностей никто не жаловался. Каждый хотел попробовать быть каждым, каждый желал всего.
Так, к примеру, Мирослав Яремак задекларировал собственное намерение создать и собственноручно реализовать все стили, течения и направления изобразительного искусства, которые могли бы в свое время возникнуть на этой территории, но в силу известных обстоятельств не возникли и не проявились. Он один решил наверстать утраченные возможности нескольких поколений, и, если бы эти поколения знали, что в каком-то колене у них появится наследник, настолько достойный поклонения, то они бы во всяком случае исчезали с облегчением или – еще легче – могли бы себе позволить не появляться вообще.
В то же время Тарас Прохасько в своем тотальном желании объять необъятное, или, возможно, в необъятной любви к тотальности сформулировал тавтонимически-тотемическое понятие или категорию «всегости», которая именно в силу своей всегости не могла больше быть ни категорией, ни понятием, но только сама собой. Университетский же универсал Владимир Ешкилев в свою очередь самосовершенствовался в поисках универсального знака, универсального закона, универсальной унии Универсума.
Все это, разумеется, было игрой, примерками наиразнообразнейших одежд и масок. Ведь мы оказались внезапно в кутерьме всемирного гардероба, и следовало как можно скорей угадать, рассчитать, прочувствовать свою будущую роль, чтобы вовремя выбрать, чтобы не потеряться среди всей этой блестящей мишуры – смятых трико, блестящих смокингов, линялых джинсов, свободного покроя малярских фартуков, вельветовых комбинезонов, пыльных
(киптарів), запасок, туник, ковбоек, свитеров, корсетов, пуловеров, футболок, фуфаек, кальсон, шаровар, панталон, галифе, шорт, блуз, курточек, плащей, мундиров, безрукавок, фраков, френчей, ропилью, пурпуэнов, рединготов, “летучих мышей”, ”штурмовок”, “штормовок”, “ветровок”, “толстовок”, “тельников”, “бермудов”, “треков”, маек, трусов, бюстгальтеров, чулок, подвязок, колгот, легенсов, носков, гольфов, гетр, беретов, соломенных шляп, цилиндров, шапокляк, канотье, панам, “пидарок”, “гандонов”, “буденовок”, “аэродромов”, касок, кепи, тюбетеек, чалм, мраморок, паранджей, черкесок, халатов, хитонов, сарафанов, саванов, сари, бикини, надбедренных повязок, фигових листков.
Поскольку карнавал не ждет, поскольку обещанная радость жизни ждет здесь же за дверью, и как тут не проникнуться витальной неврастенией волнения, когда все, о чем ты столько мечтал, - вот оно, здесь, перед тобой; поэтому спеши, лови, хватай, ищи внимательно – не ошибись с выбором,
Вдыхай, вдыхай волной грудью столетний прах,
Натягивай, надевай пропитанные историческим потом тряпки, весь этот культурный second-hand,
Убивай, убивай в себе архаические заботы об идентичности, стиле, морали, традиции – эклектика, mixborder, диффузия, fusion, артистическая неперборчивость, cross-current, - давно уже сами по себе стали идентичностью и моралью: этично то, что эклектично.
«Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья и выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. [...] Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он объявил, что у супруги его грипп и что он поэтому просит передать ей что-нибудь через него. В доказательство же того, что он действительно женат, гражданин был готов предъявить паспорт. [...] Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь».
Узнали? Да, несомненно, это был театр Воланда, мы должны были идентифицировать его хотя бы согласно Булгакову. Но нам было некогда. Мы спешили показаться друг перед другом в наиразнообразнейшем антураже, в самых неожиданных личинах. Мы подражали, копировали все, что можно было копировать: художественные приемы, философские методы, средства выражения, формы протеста и формы очков, кодексы чести, походку, жесты, улыбки, артикуляцию, слэнг, варианты реакций, стереотипы восприятия и списки стереотипов, длину волос и высоту каблуков, манеру поведения, ширину штанин, широту взглядов, диапазон позволенного и перепись табу, рецепты непринужденности и список кофе, марки вин, порядок причастия, комплекты комплексов и индексы императивов, способы курения и объятий, каноны стеба и законы кайфа, правила письма, разновидности прозрений, размещение и размеры стигм, размах крыльев…
Но, похоже, я снова увлекся.
А все дело было в нашем подсознательном желании как можно скорее, ускоренным курсом приобрести тот опыт, который Европа приобретала на протяжении веков, и который в силу обстоятельств был для нас ранее недоступным. (Существует идиома, которая дивным образом иллюстрирует этот случай: галопом по Европам). Забывалось и то, что желанная Европа во многом давно уже – фантом, миф, иллюзия, и то, что она не только и не столько:
Августейший и блаженнейший Франциско Аквинат,
Блудливый барон Аин-Кавель Б’iron maiden,
Мисс Ван дер корбюзьяк,
Гайль Юлий Гадамаерхайдеггергантенбайн,
дали танги Дали дада дюшан,
фасбин дер клеЕ,
жлобина Женесартр,
пражский сверчок Юрасик Замза,
Бретон Мондрианович Ионеско,
Кокто Йонескович Тцара,
Йонеско Мрожекович Беккет,
китчеватий котсик Кляйнст,
Паунд Лоуренсович Лелюш,
Дуинизированный корнет Мальте Мария Бригге,
Садистоватый (садистический) Нахер де Мазох,
Златовласка Меррит фон Оппен-Гейм,
Раблезианец Пантагрюа Гаргантюэль,
варгинальний Рихард Онеггерсати,
сафостическая sophisticated lady Стайн,
богомольный и циничний Тарас Григорьевич Ницше,
упрямый антисемиот Умберто Фэко,
его величество Франц-Иосиф Швейк,
хвастун Хвелини мастроян,
Целяны, Шульцы, Циммерманы, весь список Шиндлера вместе,
Арнольд Павлович Черчиль,
штокгаузнутый Шенберг,
Кто-то еще один на букву Щ,
Элиотэлюар рогоносец эсквайр,
для разнообразия хиповый Юрайя Хип, скажем,
и в конце концов юнга Фромм-Фрейд Ясперс — весь кагал.

Как-то не учитывалось, просто было не принято учитывать то, что нынешний опыт Европы – это прежде всего опыт двух мировых войн. Ведь и сегодня об этом не слишком удобно говорить. Поэтому, вероятно, не следует разглагольствовать о нескольких “generation perdue”, вырождении аристократии и различных артистических выродках — легализация мерзости во все времена происходила не без помощи морализаторов, собственно говоря, именно они и были наибольшими мерзавцами. Также не имеет смысла погружение в глубины истории с целью обнаружения химер позитивизма и рационализма, или еще далее, — чтобы проанализировать, сколько разной дряни, извращений и гадостей породил канонизированный искусством культ раннехристианских святых.
И вовсе бессмысленно напоминать о том, что вся классическая европейская культура основана на языческой греко-римской мифологии. Об всем этом можно было бы говорить всерьез, если бы вообще моно было говорить всерьез, если бы язык не был настолько семантически отягощен, перегружен и переполнен, что вся его переполненность перерастает в убожество, неопределенность, пустоту. Поэтому вряд ли удалось бы, скажем, отделить последствия от причин. Поэтому вряд ли удалось бы, скажем, отделить последствия от причин. Тут кстати была бы апория Мирослава Яремака, которую он высказал в ответ на мое не слишком свежее наблюдение о том, что первая мировая война послужила причиной появления модернизма.
Он воскликнул: «Да нет! Это дадаисты виноваты в убийстве эрцгерцога Фердинанда!» Конечно. Верно. Хронологические несоответствия не означают несоответствий логических. Кто знает, не ориентальные ли путешествия Yellow Submarine вдохновили Леночку Блаватскую на поиски Шамбалы. А романтический образ Фреда Меркюри подвиг Жида на защиту прав советских гомосекусуалистов. А постструктурализм породил Кафку. А возникновение СПИДа ускорило изобретение маргарина и презервативов. А Тарский спровоцировал Витгенштейна. А пинкфлойдовские феерии стали причиной появления классического морфинизма. А уничтожение Берлинской стены прибавило шансов юному Адольфу. А Толкиен смоделировал устройство Австро-Венгерской империи. А экуменизм Войтилы способствовал появлению Лютера. А Касталия Гессе стала праобразом розенкрейцерства. І так далее и тому подобное.
Но вернемся в наш Станиславов. В чем же все-таки заключалась декларируемая мной ненастоящесть? Не только в доминирующем игровом моменте. Не только в жадной имитации. Но прежде всего – в готовности отказаться от собственного опыта, отбросить все приобретенные ранее критерии, принципы и понятия с одной-единственной целью, — усвоить чужой, непрожитый опыт.
Я не буду упоминать здесь о внутреннем тяготении к Европе, о генетической с ней идентификации — это противоречиво, неактуально и не оправдывает ничьей беспринципности. Говорится прежде всего о том, что глубоко укоренившиеся в нашем мифологизированном экзальтированном сознании образы формальной, эстетичной природы перерастали в архетипы мотиваций, оказывались способными реформировать методы бытия, реконструировать сущностную природу личности. Опыты по заимствованию “передового” опыта становились все более рискованными, перерастая изредка в эксперименты.
Для кое-кого все это закончилось не слишком радостно, для кого-то продолжается до сих пор, но наиважнейшим является то, что в результате подобных экспериментов возникло множество наиразнообразнейших вещей и явлений: новых просторов, книг, полотен, музыки, зрелищ, скульптур, романов, журналов, жестов, слов, маршрутов, значений, арго, знакомств, фактур, контактов, акций, структур, прозрений, взаимопроникновений, etc. Короче говоря, можно говорить о поялении целой субкультуры, если, правда, не конретизировать момент появления и не фиксировать длительность существования. Полагаю, сегодня ее больше не существует, хотя в свое время она заставила говорить о рождении так наз. «франковского феномена» (Ивано-Франковск – советское название Станиславова).
Суть этой субкультуры была…
… романной. И она сама, возможно, была романом (на выбор: пра-, нео-, мета-, пост-, или пара-) эпическим, интригующим, фатальным, фальшивым и правдивым одновременно. Все признаки романности были присущи ей: лингаграфия и фенонимика, морфономия и хроносорбция. Субкультура эта, собственно, превратила топографическую действительность Станиславова в вербальную, текстовую действительность прозы. То есть, если вернуться к началу наше беседы, есть все основания утверждать, что путем имитации, игры, (фальшерства) маскарада нашему неозначаемому неуловимому «МЫ» удалось сформировать, разметить и отделить собственную аутентично-автохтонную территорию в глобальном еще-ненаписанном мифе здесь-бытия.
… релятивистской. Она, возможно, и сама была чистой относительностью (на выбор: пра-, нео-, мета-, пост- или пара-), которая, не владея ни единой системой отсчета в своем абсолютистском ускорении не только обеспечила неощущаемое, но заметное постороннему наблюдателю, замедление физического и биологического времени, но и позволила нашему неопределяемому неуловимому «МЫ» вернуться в будущее в процессе погони за прошлым. Более того, согласно классическому релятивистскому парадоксу новое прошлое и старое будущее слились для «МЫ» в единое длящееся пространствовремя – коллапсирующую безуровневую многомерность.
… невротичной. Может быть, она и сама была чистым неврозом (на выбор: пра-, нео-, мета-, пост- или пара-), который пытался избавиться от самого себя путем сублимативной автоэксгибиции. Весь комплекс нереализованных в латентный период соматических и психических стремлений для нашего неопределяемого и неуловимого «МЫ» трансформировался согласно с правилом реактивных образований в своеобразный сомнабулический ландшафт, на фоне которого зарождались новые, освобожденные формы бытия – бытия заброшенного и замкнутого, инцестуального и нарциссичного, исполненного неопредмеченных генез. Исключительная нестабильность и преходящесть подобных форм была и есть гарантом их неуловимости, виртуальности, актуального отсутствия.
И на этом историю НЕНАТОЯЩЕСТИ можно считать завершенной.

У каждого романа есть начало и конец, каждая относительность относительна по-своему, на каждый невроз довольно психианализов.
Описана здесь субкультура как целостное, органичное явление, как внутренне оправданное новообразование теперь больше не существует, хотя большинство ее проявлений, пусти ростки и претерпев некоторые метаморфозы, живет и поныне. Это и отдельные люди, и некоторые организационные структуры, микросоциумы, точки пересечений, ритуалы, диалекты etc. Кто сменил поле деятельности, кто сумел сформировать собственное учение и холит апостолов, кто получил признание в той же Европе, кто ушел в подполье, кто попал под крыло разнообразных фондов, кто нашел свою нишу и проникает вглубь, а кто пытается охватить все новые плоскости бытия. Собственно говоря, все стало таким, как всюду. Однонаправленность рассредоточилась в броуновское движение, система понемногу движется к термодинамическому равновесию, покоя-в-хаосе. Франковский феномен утратил свою феноменальность.
Конечно, я не решусь утверждать, что, скажем, исчезли карнавальные, балаганные методы и формы, но карнавал тал профессиональным, превратился в профессию, к нему относятся не по-карнавальному серьезно – это бизнес, это имидж, это способ выживания. Продолжаются также гардеробные потехи, - напяливание разномастных костюмов и масок, — но все это все больше напоминает виртуозное мюзик-хольное травести, один из способов оживления чувств. Все это – НАСТОЯЩЕЕ. Тут не до забав, тут даже забавы — самые что ни на есть настоящие, освященные святостью греха.

7. Отрицание сказанного
Самое время, видимо, остановиться и попробовать проанализировать, что нам тут автор наговорил.
Не могут остаться незамеченными некоторые досадные несоответствия:
Во-первых, всячески избегая определения одного из ключевых для данной статьи понятия «МЫ», более того – декларируя его неопределяемость, и даже прибегая при этом к различным фокусам, автор все же конкретизирует некий круг людей, навязывая собственные, довольно-таки субъективные характеристики и совершает попытку сформировать некое понятийное поле. Правда, эта попытка кажется нам достаточно неуклюжей, - при всей лексической и семантической непереборчивости (что стало причиной ужасной замусоренности, смысловой непролазности, стилистической неоднородности текста) автору так и не удалось тактично аргументировать правомерность двух других ключевых понятий «НАСТОЯЩЕГО» и «НЕНАСТОЯЩЕГО». Поскольку, не смотря на общедоступность ходульных авторских приемов, в частности, произвольно-игровой комплектации антонимических пар типа ненастоящее «НАСТОЯЩЕЕ» и настоящее «НЕНАСТОЯЩЕЕ», изначальные тезисы так и остаются недоказанными. Автор забывает, что антиномия предполагает одинаково убедительное, тропически последовательное доказательство обоих взаимоисключающих утверждений – но вместо логики он предпочитает пользоваться предвзятыми эмоциями, прибегает к коннотативному письму. Он, согласно собственной прихоти, наделяет вещи, которые нуждаются в утверждении или отрицании, соответствующей эмоциональной окраской. Соответственно, то, что требует доказательств, приобретает некоторые оправдательные, позитивные, даже поэтические качества, а то, что в данный момент должно быть отрицаемо при помощи аргументации, перечеркивается всепобеждающим пафосом негации.
Во-вторых, подобная методологическая недисциплинированность провоцирует также хронологическую неопределенность. Указанные события и явления словно происходят в некоем четко определенном хронологическом отрезке, причем постоянно утверждается незначительность его продолжительности. Однако мало того, что конкретное время нигде не указано; внимательный читатель заметит – некоторые вещи касаются не только различных по характеру этапов исторического процесса, но и довольно значительных исторических периодов! Автор вообще достаточно своеобразно трактует проблему времени. Он, очевидно чувствуя грамматическую и знаковую исчерпанность разномастных эсхатоцентричных построений типа «конец литературы», «конец истории», «конец тысячелетия», «конец рефлексии» и т.д., моделирует ситуацию «вневременности», не провозглашая пограничной, отправной точки «конца времен». Вневременность у него лишена каких угодно признаков, характеристик, доминант, онтологической целесообразности. Никак опять же не развивая и не подтверждая этот тезис, автор с маниакальным упрямством от статьи к статье, от эссе к эссе повторяет парафраз Екклесиаст (Екл. 3.2-8): «Не время рождаться, и не время умирать; не время насаждать, и не время вырывать посаженное; не время убивать, и не время врачевать; не время разрушать, и не время строить; не время плакать, и не время смеяться; не время сетовать, и не время плясать; не время разбрасывать камни, и не время собирать камни; не время обнимать, и не время уклоняться от объятий; не время искать, и не время терять; не время сберегать, и не время бросать; не время раздирать, и не время сшивать; не время молчать, и не время говорить; не время любить, и не время ненавидеть; не время войне, и не время миру!» - что даже при всей художественной убедительности приема вызывает ощущение лукавства, скрытого обмана, привносит привкус пустой формальной уловки (выверт, изгиб, изворот, уловка, увертка)
В-третьих, что само по себе является консеквентным, примечательна неопределенность места. Автор выделяет два топонима, «Станиславов» и «Европа», и, казалось бы, старается представить их как некую парадигму, - или констатировать синонимичность их сущностей, или оговорить в качестве омонимичного дубля. Однако исповедуемая автором теория возрастания семантической энтропии признает в качестве абсолютно бессмысленной сознательное употребление понятий и знаков, которые при неизменном имени приобретают бесчисленное количество значений.
Очевидно, это в первую очередь касается понятия «Европа». Нам кажется, что с таким же успехом, не изменяя ни форму, ни содержание статьи, можно было бы употребить имена-понятия «Восток», «Америка», «мир», «цивилизация» и т. д. Следует заметить, правда, что автор при помощи умелых, а кое-где залихватских ритмично-фонемичных построений создает некие синтагмы, которые в данном контексте позволяют имитировать присутствие представлений о значении.
Однако, поскольку понятие энтропии распространяется автором не только в области семиологии, но и употребляется относительно культуры в целом, надуманность подобных построений очевидна.
Тут, видимо, следует подробнее рассмотреть авторскую интерпретацию культуры – и, чтобы исследовать истоки нигилистического антикультурного пафоса, и чтобы лучше понять (осознать) природу неперсонифицированных патетических славословий.
В тексте статьи многократно при помощи тех же хрестоматийных коннотативных методов культура репрезентуется в качестве совокупности всего дурного, негативного, греховного, как тотальное всеобъемлющее зло. В то же время она выступает и в качестве тотальности как таковой – не существует ничего вне ее и не существует ничего кроме нее. Автор утверждает, что культура имел смысл и оправдание, пока была явлением направленным, векторным, пока в ней существовала ценностная иерархия, ступенчатость, распределение на простое и сложное, примитивное и совершенное, полезное и вредное, приземленное и возвышенное, прекрасное и безобразное, телесное и духовное, приличное и постыдное и т. п. То есть – если применять любезную автору термодинамическую модель – тогда, когда энтропия системы была минимальной, а общую хаотичную суету элементарных частиц можно было суммировать в совокупное односторонне направленное движение. Вывести сегодня подобный общий вектор не удается – и автор считает это признаком царящего хаоса, конечно же, придавая этому исключительно физическому понятию эмоциональную окраску: хаос как воплощение зла, как признак «вневременности», как эскалация эсхатономии. Он пишет:
«С тех пор, как воцарилась эстетическое равноправие и этический релятивизм, zlota wolnosc, демократия, свобода, с тех пор как все типы культур, независимо от их природы, стали равноценными экспонатами всемирного этнографического музея, больше уже никого не удивляет соседство и даже синтез Мадонны Конестабиле и Мадонны Чикконе, электробарабанов и шаманских бубнов, григорианского хорала и хит-парада, халдейского письма и уличного граффити, Фреди Крюгера и химер Notre Dame [...]”
На это раз автор избавляет нас от своего излюбленного графографического приема — бессистемного нагромождения категорийных подмножеств, однако нетрудно себе представить, скажем, подобное построение, основанное на избранной лексеме: культура как —
материальная
маргинальная
духовная
быта
уличная
поведения
еды
кулинарная
социалистическая
языка
контр
альтернативная
буржуазная
рок-
поп-
европейская
театральная
майя
традиционная
производства
потребления
диспутов
урбанистическая
питья
суб
секс-
половой жизни
палеолита
х-
молодежная
средневековая
физическая
сельскохозяйственная
западная
Востока
имперская
риса
льна
и наконец культура как культ.
Поэтому, предъявляя культуре то, что она выросла в наибольшего во все времена идола, стала предметом всемирного идолопоклонства, культа, к тому же культа языческого (вот зачем, оказывается, нужна была автору Европа с ее эллинскими корнями), автор наконец выдвигает самое серьезное обвинение: культура впитала в себя христианство. То есть, выражаясь корректнее, христианство как идеология, как миросозерцание, как мораль оказалось в тени культуры – ведь именно ей принадлежат категории морали, идеологии, миросозерцания, etc. Вместо того, чтобы рассматривать и оценивать весь корпус культуры сквозь призму христианства, - грустит автор, - люди обречены воспринимать христианство с позиций существа окультуренного, которое от рождения несет на себе первородный грех знания. Это, с его точки зрения, привело к тому, что христианство из Божьей благодати, с наивысшего проявления духовности, из единого гаранта историчности бытия, превратилось в одну из мировых религий – простых, удобных, прикладных и доступных.
А это значит, - приходит он к окончательным выводам, - что христианства как такового сегодня просто не существует, вместо него у нас есть фальшивка, подброшенная культурой (не тут ли кроются корни феноменологии ненастоящего?) Довольно-таки бойкая проекция собственных психологических проблем в глобальную, социологическую область – ведь суть заключается в том, что нашему бедному автору не удается почувствовать себя подлинным христианином, видя в перспективе химеру культуры.
Культура как бы стоит между ним и Словом, которое она ему предлагает в массе переводов и транскрипций, во множестве комментариев и замечаний других людей, в наиразнообразнейших вариантах и формах, в наипричудливейшем свете, под наиболее неожиданными углами зрения. Его беспокоит свобода выбора и пугает необходимость выбирать. Ему легче принять схоластическую идею о покинутости мира Словом, нежели смиренным душевным трудом заработать себе право на доступ к Нему. Разбалованный безосновательными претензиями на харизматичность, он, в конце концов, просто-напросто не желает беспокоиться о жизни.
Не умея, не желая, не имея возможности впитать и полюбить все, автор трансформирует для себя Христову заповедь любви в тотальное неприятие, всеохватывающую ненависть. Мотивируя собственную мизантропию идейным неприятием культуры, он лелеет смехотворные мессианские планы о переустройстве мира таким образом, чтобы наибольшей проблемой, наиболее дорогостоящим удовольствием, и может быть, и наитягчайшим грехом в нем считалось распространение информации. Он воображает изоляцию, мечтает о жестоких квотах и лимитах на какую угодно информацию, о всемирной системе информационных налогов, о безжалостной новейшей цензуре и непреодолимых границах. И вот здесь, наконец, он и выказывает всего себя целиком – за всеми его логически-филологическими построениями стоит элементарное невротическое желание вновь спрятаться за железным занавесом. Существо, воспитанное в неволе, на воле, как известно, гибнет.
Все это (как и то, что весь свой антикультурный пафос автор трансформирует в литературный текст, пополняя таким образом another brick в ограде культуры) заставляет с большим недоверием отнестись к авторским интерпретациям истории станиславовской художественной среды — но нет ли и здесь тайных идейных или интимных мотивов, которые бы заранее определили точку зрения, обуславливая одиозность интонации?

8. От автора (каденция и кода)
Кажется, мне так и не удалось избежать некоторой элегичности и ностальгичности, описывая настоящие-ненастоящие времена, минувшие события и несуществующих людей. Очевидно, по этой причине многие обвинят меня в необъективности и отсутствии критичности: мол, каждому кажется светлой пора его молодости. Может быть, и так. Может, для этого непознанного «МЫ» это в действительности было юностью. Но в том, что касается меня, то даже если это история юности, то юности весьма запоздалой, запоздалой даже по сравнению с запоздалой юностью Людвига Бодмера.
И все-таки я утверждаю: это были прекрасные времена. Потому, надеюсь – они никогда не вернутся.

Июль, 1995

перевод: Богдана Пинчевская

Станіславів: туга за несправжнім. 1.
2008-08-05 18:44 greenmara
Юрий Издрык
Станиславов: тоска по ненастоящему


Все возможные совпадения с реальными людьми и событиями
Следует считать не случайными


1. Оправдание письма
Существование, бытие языка – рудиментарно. Он давно утратил свои привычные функции, более того – коммуникативные, а резкий всплеск семантической энтропии сегодня делает эту рудиментарность окончательной.
Следуя странным шаблонам учебника биологии, наряду с рудиментарностью появляются атавизмы: возвращаясь к собственным первоосновам, язык вновь возникает в качестве акустической линеарности.
Потому трудно не испытывать угрызений совести, берясь за stilus, перо, авторучку, садясь за печатную машинку или – хуже того – за компьютер.
Всякий текст является палимпсестом.
Над всяким текстом довлеет комплексная тавтологичность.
Наиболее содержательным кажется наименее осмысленное: «язык говорит о языке», «свобода вольна высвобождаться», «всякое сущее есть сущим в желании», «ненастоящесть не настоящего не состоится».
A propos, указанная ненастоящесть дает мне основания для оправданий.
Ведь текст – только имитация языка, тщетные попытки зафиксировать в графических плоскостях выше упомянутую линеарность.
Линеарность текста нарочита – всегда можно вернуться к только что прочитанному.
Текст принадлежит изображению.
Язык принадлежит звучанию.
Звучание же есть прообразом реки, в которую не ступить дважды. А текст – только изображение реки. Его воды мертвы. В такую воду можно ступать сколько угодно, во всяком случае наверное – вторично:
«существование языка рудиментарно». И, следовательно, если верить философам, рудиментарным является и само бытие. Впрочем, аки млекопитающее, более того, - аки млекопитающее верующее, я не могу стыдится бытия, - и должен смиренно принимать его. Стыжусь только говорения, что, очевидно, не очень логично, но, поскольку логика – категория только что пристыженного, не стану обращать на нее внимания.
Пристыженное стыдится стыда.
Пристыженное сонорится солоно.
Оскоромленное содомится по средам.
И все же: нашел ли я оправдание – пусть не линеарного, но хотя бы графического? Не знаю.



2. Станиславов (прелюдия)
Я не живу в Станиславове. Я появился в нем ненадолго, собственно говоря, меня здесь уже нет. Однако мое появление было своевременным. Я поймал то, что возникло незаметно и исчезло бесповоротно – НЕНАСТОЯЩЕЕ. Это быстротечное НЕНАСТОЯЩЕЕ было единственным настоящим, каковое принадлежало этому городу. Все остальное оказалось НАСТОЯЩИМ, и потому, в связи с неизменностью тавтонимичных ограничений, - не совсем настоящим.
Очевидно, все это нуждается в объяснениях.

3. Объяснение (интродукция)
В силу ряда причин Станиславов никогда не был центром продуцирования солидных мифов. Был провинцией, для которой все значительное происходит „где угодно, только не здесь”. Особенно же сказанное касается времен «железного занавеса», когда не только информационная, но и экзистенциальная изолированность были настолько полными, что вызывали сомнения в общепринятом образе мира. Трудно было поверить, что в действительности где-то существует Америка, что Париж – это не выдумка бессовестных писак, что изображения Моны Лизы происходит не из женских календарей, что Сальвадор Дали – реальная личность, а не хтоническое чудовище новейшего эпоса, что вкладыш от жвачки – бесспорное доказательно существования самой жевальной резинки. Да что греха таить, - даже надпись на поезде «Черновцы - Перемышль» многими воспринималась в качестве циничной шутки невидимых идеологов. Впрочем, встречались люди, которые знали людей, соседи знакомых которых видели счастливцев, друзья которых в том самом Перемышле, как говорят, проведывали далеких родственников.
Железный завес, если бы он был настоящим занавесом, можно было бы только приветствовать. Он, впрочем, оказался даже не ситом, но - дуршлагом. Сквозь него просачивались не только вкладыши, но и сама резинка. Где-то по рукам ходили переписи Миллера, печатался для профессионалов Августин, в закромах Ленинки дотлевал еще при Ленине изданный Фрейд. Под соусом классовой критики подавалась иллюстрированная история модернизма и современного искусства. Прикрытая хулой похвала доносила в обширных цитатах Джойса, Пруста, Беккета, Ионеско. Что и говорить о левых игроках — Арагоне, Лорке, Сартре, Леже, Пикассо, Кортасаре и иже с ними. Карикатурный образ блюза легализовал черный товарищ Поль Робсон, за легитимизацию стерилизованного рок-н-ролла следует поблагодарить темную лошадку Дина Рида. Фирма „Мелодия” под камуфляжной этикеткой “вокально-инструментального ансамбля” издавала огрызки Битлов, где-то на телевидении возникал загримированный под комсомольца Клифф Ричард, и даже проколотые уши Элтона Джона мельком появлялись в академических передачах “Музыкального киоска”. Лично для меня, как, вероятно, для многих других галичан, существовало еще радио “Jedynka”, где впервые прозвучали Hotel California и Good By, Yellow Brick Road, позже — Томаш Бекшинский с его обстоятельными роковыми антологиями; нельзя не упомянуть оцененный во всем мире польский джаз 70-х, и, на мой взгляд, совершенно недооцененный польский рок 80-х. Јady Punk, Јombard, Baim, Exodus, Perfect, Maanam, SBB, Rezerwat, Oddziaі zamkniкty etc. Они были доступней и ближе, нежели аутентичная западня рок-альтернатива – это лишний пример ненастоящести нашого „постмодернистского” опыта, сформированного вторичным, эпигонским, копией, комментарием, репродукцией, цитатой. В значительной мере этим объясняется гипертрофированная мифологизация нашого сознания: если бы можно было прикоснуться к идолу, он бы утратил значительную часть своего магического магнетизма.
Отсутствие оригинала придавало самому идеалу несоизмеримо высшее качество.
Идол превращался в божество.
Чого-угодно-филов информационный голод превращал в фанов.
Фанов косила инфекция фетишизма.
Фетишисты вырастали в адептов.
Божество требовало бесконечно длительного приближения к себе. Ведь гарантия существования божества – в его отсутствии. Ведь, если встреча фанов с кумиром лишь изредка заканчивается смертью последнего, то смерть божества от встречи с адептом неизбежна.
(Все это касается не только рок-культуры, если, возможно, кому-нибудь так показалось. Все это касается всего. И дело совсем не в соседстве более либерального режима, хотя, возможно, и в этом тоже. Дело в перевернутости вектора субъективного опыта сравнительно с опытом общечеловеческим: для нас изначальной была не Summa theologiae, но Summa technologiae. Обвинять идеологию в технологичности было бы чрезмерно идеалистично...
Впервые увидев фигурки Майоля, я был поражен их несоответствием собственному воображению. В моем призрачном детском гареме женщины Майоля пребывали на уровне с венерами Джорджоне, Ботичелли, Веласкеса, рядом с евами Ван Эйка и Дюрера, с обнаженной махой Гойи и Рембрандтовской Данаей, дневными красавицами Ходлера, Олимпией Мане. Я знал их из отцовских энциклопедий, я ими наслаждался и властвовал над ними. Я дмал: если они так прекрасны на снимках, какой же должна быть их подлинная красота! Подлинная красота разочаровывала. Мои бронзовые любовницы были не намного интересней оловянных солдатиков. Воображение превзошло фетиш.
Подобных примеров было не счесть. Скажем, “Sąd ostateczny” Мемлинга неприятно поразил именно своей окончательностью, исключительностью, раз-и-навсегда-зафиксированностью, опредмеченным присутствием. До того он существовал в неисчислимых изображениях, цветных и черно-белых, ярких и блеклых, блестящих или затертых; он возникал на страницах самих разнообразных зданий – энциклопедий, исследований, трактатов, - спрятанный под полупрозрачными покрывалами кальки или в бесстыдном соседстве с произведениями Микеланджело, Мане, того же Майоля; оставался фрагментами, - иногда самоценными, иногда страшными в своей незавершенности, иногда увеличенных настолько, что сквозь анатомию анемичных тел проступала фактура полотна, и даже структура фотопленки. Он был бездомным – комментарии о месторасположении оригинала ничего не значили – но в этой бездомности была вездесущность, подобная всеприсутствию Библейского текста, каковому он служил не иллюстрацией, но иной формой бытия.
Но не сама информационная изолированность была наибольшим злом, а то, что эта изолированность была неполной. Ведь все, чему удалось проникнуть сквозь наш дуршлачный занавес, мы воспринимали абсолютно некритично – как бесспорный факт мировой культуры, как нетто такое, что уже не нуждается ни в какой оценке и должно быть немедленно внесено в наши доморощенные реестры. В конце концов, непереборчивость не только этическая, но и даже эстетическая, оказалась интуитивно пойманным симптомом времени. Мы еще не знали, что культура тотальна, все-объятна, что она как вселенский монстр пожирает все, что не осталось ни пяди не помеченной культурой экзистенции. Мы еще ничего не знали, мы только хотели присоединится к этой культуре.
А корда занавес пал, ослепленные блеском бесчисленных идолов, которые вдруг резко материализовались, мы не сразу заметили, что мир выглядит сов сем не таким, каким мы его себе навоображали. И не так, как, возможно, нам бы того хотелось.


4. Станиславов (интерлюдия)
Я явился сюда ненадолго, что, впрочем, обнаружилось несколько позже. Было великолепное время. Была, если не ошибаюсь, весна. Во всяком случае, хочется думать, что была и даже царила (бушевала. буяла) весна. Одна из веселых ненавистных весен конца тысячелетия.
Мне повстречались удивительные люди...
(В том случае, корда я употребляю слово „мы”, согласно старинной, давно задекларированной привычке прошу понимать под ним не круг, и тем
более, не отродье, и даже

не генерацию не социум и не среду не прослойку
не популяцию не консорциум ни группирование не структуру
не массу не секту не направление

не (загал) масса; все; общество не ватагу не партию
не коллектив не формацию не фракцию
не команду не клуб не ложу не контингент
не стаю не орден касту или сборище
не толпу не орду организацию учреждение
не систему не жителей не союз
не множество населения не объединение
не совокупность или людность компанию
не тусовку не группу не симбиоз не альянс
не массовку не труппу не организм не мезальянс
не федерацию и не клир не табор
не конфедерацию парафию не колонию
не унию стадо или табун не гетто
не штат не картель и не (громаду) общину не концессию
не синдикат не конгломерат не бригаду не конфессию
не элиту не штаб не комбинат
не конгрегацию не кооперацию не конкубинат
не плебс не трест не коллегию
не ассоциацию не вектор не царство не бестиарий
не консолидацию не сектор не хозяйство не колумбарий
не бомонд не команду не жрецов и
не богему не отряд не мертвецов
не заведение не анклав не подполье не оппозицию
не институцию не конклав не окружение не опцию
не братство не конгресс не комитет
не содружество не сборище не спецподразделение
не колхоз не вече не бюро
не Парнас не экипаж не гильдию не клиентуру
не пантеон не персонал не легион не когорту
не автохтонов не третью волну не эмигрантов
не аборигенов не пятую колонну не иммигрантов
не род не этнос не родину не класс
не расу не демос и не клан не народ

и даже не духовный союз, а только местоимение – одно из многих слов.
И все же, и все же, и все же, когда я употребляю слово «мы», то иногда представляю себе этих удивительных людей.)
Итак, мне встречались:

5. Станиславов (личная перепись с дефинитивными дифирамбами)

МИРОСЛАВ ЯРЕМАК, сенсуальный и бессмысленный, сексуальный и отталкивающий, фантастический художник, о котором я написал уже столько, что теперь остается разве цитировать самого себя. Замечу в скобках, не расставляя на этот раз никаких скобок и ничего не аргументируя (не доказывая), что автоцитирование кажется мне не только этичным, но и единственно оправданным методом конструирования текста.

Анька «Среда» Кирпан, поэтесса, муза, писанкарка*, график, кутюрье. Поражала сразу же следующими особенностями: патологической экстравертностью, болезненной сенсорной безудержностью, а еще – профессионализмом виртуозного и виртуального графического почерка и непрофессиональным, но поразительно свежим и оригинальным поэтическим письмом.

Владимир ЕШКИЛЕВ, борхесофил, борхесоман, борхесовед, бодхисатва. Кроме того, экзегет и герменевтик, исследователь империй и иерархий, имитатор и интерпретатор тайных знаков, инструктор загадочных орденов, интеллектуал, интриган, инициатор интимных инициаций.

Светлана ХМЕЛЬ, в чьей романтичной, исключительно девичьей графике отпечаталась печать и печаль хорошо усвоенной, и даже генетически обусловленной национальной традиции.

Олег ГУЦУЛЯК, библиотечный гений, сказитель языческих мифологий, чародей и алхимик, маниакальный манускриптонимичный монах.

Тарас ПРОХАСЬКО, бродячий философ, чьи странствия пока не переросли в философию, но уже тогда породили филофилию и софистическое просветление, заметные даже во взгляде.

Юрий ПРОХАСЬКО, брат Тараса, загадочный юноша, словно сошедший с затененных полотен Врубеля, несравненный переводчик Хайдеггера, отшельник.

Юрий АНДРУХОВИЧ, гениальный поэт, блестящий прозаик, уже в те времена метр и мастер, денди, патриарх, патрон и патриот.

Лена РУБАНОВСКАЯ, художник, автор удивительных детских книг, в которых за филигранной стилистикой сказочного микрокосма угадывалось некое тайное знание, извечный, неприобретенный, врожденный опыт.

Владимир МУЛЫК, убежденный пацифист, old’овий хиппи. Поэтика и патетика его картин, на мой взгляд, всецело принадлежат рок-н-роллу, - во всяком случае, корни его творчества я бы отнес к классической рок-культуре вместе с кроной.

Славка ЯНОВСКИЙ, художник, непосредственность которого оказалась до такой степени определяющей и естественной чертой, что вошла в основу эстетики его полотен, не задекларированной программой художественных открытий.

Олег “Мохнатый” ГНАТИВ, подвижник, чья личность в Станиславове олицетворяла все, что могло быть связано с индепендент, андеграундом, альтернативой, контркультурой. Соавтор нескольких музыкальных, визуальных, литературных проектов.

Ростислав КОТЕРЛИН, загадочный, - а для местной ситуации, возможно, даже маргинальный -- художник, который сумел превратить в эстетический феномен рафинированную, фигуративную инфантильность.
В его работах едва отсвечивают флуктуации флюидов, фантомов и флегм, выфлуоресценизируют ин-ин-фернальный медитативный покой, гармонию флеральных сфер.

Мирослав КОРОЛЬ, график, настолько погруженный в тайны ремесла, что в наиболее интересных своих произведениях достигает идеографичности путем чистой технологии, огибая и обманывая область графических идей.

Анатолий ЗВИЖИНСКИЙ, для которого, кажется, живопись была только имманентным поводом проникновения в ландшафты запретного познания. Возможно, именно поэтому он часто выступал протагонистом герменевтических мистерий ЕШКИЛЕВА.

Иван АНДРУСЯК, Степан ПРОЦЮК, Иван ЦИПЕРДЮК — триединство, организованное в поэтическое объединение «Новая дегенерация». Заметный экзотически-эпатажный штрих на татуированном теле Станиславова.
Игорь ПАНЧИШИН, более известный не в качестве художника, но в качестве одного из отцов “ИМПРЕЗЫ”, которая, согласно официальному статусу – международное биенале визуального искусства, а в нашей системе отсчета — один из наиважнейших элементов карнавальной станиславовской imitorологии.

Богдан БРЫНСКИЙ, Тарас ПЛИЩ, Александр ЧУЛКОВ, Александр НИКАНОРОВ и другие настоящие, аутентичные живописцы, упоминать о которых в данной, посвященной ненастоящести статье, просто невежливо.

Впрочем, я, кажется, запутался. Что же, получается, что все вышеперечисленные художники, писатели, поэты —поддельные, ненастоящие? Может, это перечень фальсификаторов, проходимцев, авантюристов?
Тут снова, видимо, не обойтись без пояснений.


перевод: Богдана Пинчевская

Костенко, Білоцерківець, Андрухович у "Дружбі Народів"
2008-07-17 10:05 strongowski
"Наши лица чернели от алчи и зноя,
крик — оазисы жег болидно!..
Но вернулись, а город — как гетто чумное
или клетка, а в ней — ехидна."

звідси

* Кручик не ас перекладу, але сам факт тішить.

Росіяни перекладають наших:
2008-05-28 11:51 strongowski
dkuzmin

Костянтин Москалець
стронґовський
Богдан-Олег Горобчук
Остап Сливинський - 2, 3
Артем Антонюк - 2, 3
Сергій Жадан
Василь Махно
Олег Романенко, 2, 3
Олег Коцарев, 2
Сашко Ушкалов

переклад мій
2008-01-23 15:46 silverandglass
Елена by Мария Галина

Єлена

Каже вона – випиймо, й ще налий.
Каже вона – випила, добре є.
У Гомера тисячами кораблі,
А от їй один би, аби своє.

Їй спочатку їхати на вокзал,
Їй по тому їхати на базар.
Вип’ємо, рече, за її оскал,
І за тої стан, про яку казав.

За оптовий ринок, за секонд-хенд,
За торгові рейди в самий Аїд.
В мене вже від грецьких тотих легенд,
Каже, третій день голова болить.

Вичеше волосся аж без доган,
Одягне китайського кожушка.
Гарну казку вигадав стариган,
Але пішки тягати - заважка.

Туга в грудях, каже, моїх і схлип,
Ніби чую – за окружною десь
Скавулить одно лиш –головий пес.
Ніц у кровозмішенні того, би б
Якось налякало тебе, Едіп.

Уляна Заворотінская trubi_parohoda | переклад мій
2007-12-10 10:04 strongowski
НІІБАЦА

По вихідних почуваєш себе мов касовий апарат
поглинаєш гроші, вивергаєш назад
купуєш – те саме, що спиш із чужими тілами,
котрі старші (не комплекс Електри – питання до мами),
віддаєшся серцем, береш, звісно, руками,
а в понеділок кожен зустрічений ввижається мармуром,
бездушною хтивою м’ясною машиною,
з плином буднів повз них усміхненим мімом
пливеш, і чимось гострим прорвавши із намальованим вогнищем полотнину,
ти помітиш, Пінокіо – твоєю брехнею ніс обернувся на величезний фаллос,
ані дверцят, ані ключика, а живих – їх так мало зосталося,
і, як сорока-ворона, даси, та не всім і не нарівні...

Спи.
Спи з ними так, щоб вони затямили

Ульяна Заворотинская

НИИБАЦА

По выходным чувствуешь себя кассовым аппаратом,
поглощаешь деньги, выблёвываешь обратно,
покупаешь – то же, что спишь с чужими телами,
которые старше (не Электры комплекс – вопросы к маме),
отдаёшься сердцем, берёшь, конечно, руками,
а в понедельник каждый встреченный кажется мрамором,
похотливой бездушной мясной машиной,
по течению будней мимо них улыбчивым мимом
плывёшь, и чем-то острым прорвав с нарисованным очагом холстину,
ты заметишь, Пиноккио – твоей ложью нос обратился в огромный фаллос,
ни дверцы, ни ключика, а живых – их так мало осталось,
и, как сорока-ворона, дашь, но не всем и не поровну…

Спи.
Спи с ними так, чтоб они запомнили

Добро пожаловать!
2007-09-30 13:08 i_mityok
Всем кто ищет переводчика, синхрониста, переводчика для компании или обслуживания переговоров...всем сюда.
Всем переводчикам - в этом сообществе Вы можете размещать инфо о себе.
Спасибо всем!
ua_translate

Пастернак vs. Андрухович
2007-08-17 23:51 pan_kotsky

Рождественская звезда Борис Пастернак

Екзотична рослина - Пастернак Юрій Андрухович

Стояла зима. Дул ветер из степи. И холодно было Младенцу в вертепе На склоне холма. Его согревало дыханье вола. Домашние звери Стояли в пещере, Над яслями тёплая дымка плыла. Доху отряхнув от постельной трухи И зёрнышек проса, Смотрели с утёса Спросонья в полночную даль пастухи. Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе, И небо над кладбищем, полное звёзд. А рядом, неведомая перед тем, Застенчивей плошки В оконце сторожки Мерцала звезда по пути в Вифлеем. Она пламенела, как стог, в стороне От неба и Бога, Как отблеск поджога, Как хутор в огне и пожар на гумне. Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой вселенной, Встревоженной этою новой звездой. Растущее зарево рдело над ней И значило что-то, И три звездочёта Спешили на зов небывалых огней. За ними везли на верблюдах дары. И ослики в сбруе, один малорослей Другого, шажками спускались с горы. И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали всё пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры, Всё будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все ёлки на свете, все сны детворы. Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Всё великолепье цветной мишуры... ...Всё злей и свирепей дул ветер из степи.. ...Все яблоки, все золотые шары. Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнёзда грачей и деревьев верхи. Как шли вдоль запруды ослы и верблюды, Могли хорошо разглядеть пастухи. - Пойдёмте со всеми, поклонимся чуду, - Сказали они, запахнув кожухи. От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды... Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Всё время незримо входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды. По той же дороге, чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы. У камня толпилась орава народу. Светало. Означились кедров стволы. - А кто вы такие? - спросила Мария. - Мы племя пастушье и неба послы, Пришли вознести Вам обоим хвалы. - Всем вместе нельзя. Подождите у входа. Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы. Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звёзды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы. Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола. Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то, в потёмках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества. 1947

Гуділи вітри. Йшов холод із степу. І зимно було немовляті з вертепу На схилі гори. Його зігрівало дихання вола. Приручені звірі Схилялися в мирі, Над яслами плавала темна імла. Обтріпавши пил зі своїх кожухів І проса зернини, Вдивлявся в вершини Спросоння у темряву гурт пастухів. А там було поле в заметах могил, Цвинтарна горожа, Нагробків сторожа І небо над цвинтарем, повне світил. А поруч, іще невідомим вогнем, Сумирніш од скіпки, Що світиться з шибки, Горіла зоря на шляху з Бетлегем. Вона плом’яніла, як збіжжя, з безмеж, З-над неба і Бога, Як відблиск нічного Підпалу в стодолах, як сполох пожеж. Вона височіла — скирта вогняна Соломини і сіна, У світі єдина, Цвіла, сколихнувши простори, вона. Над нею заграва вростала у ніч І щось означала, Ясна й небувала. І три звіздарі поспішали на клич. Позаду везли на верблюдах дари. І два віслючки уповільненим ходом Трюхикали вниз, дріботіли з гори. І видивом дивним нової пори Росло віддалік все, що збудеться згодом. Всі думи століть, і пориви, й вітри На площах майбутніх, всі зали й музеї, Всі витівки маґа, всі пустощі феї, Всі кулі з ялинок, всі сни дітвори. Весь трепет затеплених свіч, усі віти В мигтінні позліток, всі радощі гри… …Все злішав зі степу розлючений вітер… …Всі яблука світу і всі кольори. Ставок заслоняли вільшані верхи, Частину, проте, було видно зусюди Крізь гілля дерев, де чорніли птахи. Як вийшли на греблю осли і верблюди, Змогли роздивитися їх пастухи. — Ходімо й собі та вклонімося чуду, — сказали, запнувши свої кожухи. Від човгання снігом робилося жарко. Поляною вздовж, ніби листя слюди, За хату стелилися босі сліди. І саме на них, мов на промінь огарка, Гарчали вівчарки при світлі звізди. Морозяна ніч виглядала, мов казка, І хтось невидимий над плином ходи Щоразу вривався в пастуші ряди. Собаки брели, озиралися жаско Довкола підпаска й чекали біди. Тією ж дорогою, в тій же місцині Йшло декілька ангелів. Тихі й чудні, Були між людей безтілесні, мов тіні, Та слід залишали їх білі ступні. Було крізь юрбу проштовхуватися годі. Світало на сході, де кедри росли. — А хто ви такі? — запитала Марія. — Ми плем’я пастуше й небесні посли, прийшли вам обом воздавати хвали. — Всім разом не вільно. Чекайте при вході. І в попелі сірім досвітньої мли Товклися погоничі, зайди, заброди, Сварилися вершники й пішоходи, Над жолобом, видовбаним із колоди, Верблюди ревли і хвицались осли. Світало. Вже ранок, мов порох золи, Останні зірки вимітав з небозводу. Лише трьох волхвів із усього народу Впустила Марія, і ті увійшли. Він спав тихо, сяючи в яслах дубових, Як місячний промінь в глибинах дупла. Його зігрівали безмов’ям любови Губи ослині та ніздрі вола. Стояли в пітьмі, що тремтіла, вразлива, Шепталися, ледве знайшовши слова. І раптом із сутінків, звідкись ізліва, Хтось мовчки відвів з-перед ясел волхва, І той озирнувся: з порога на діву Дивилась, мов гостя, зірниця Різдва.

silverandglass в перекладі arkshtypel
2007-07-17 11:58 strongowski
* * *

Прозрачные рыбы они в воде невидимы из них
невозможно приготовить праздничное блюдо
и непраздничное блюдо точно так же невозможно
рыбы прозрачны их можно выпить
набрать в ванну полную ванну прозрачных рыб
холодных и точно вода на ощупь
можно на них заварить чай или травяной настой
они заполучают цвет трав или чая или крови если
ты вскроешь вены в ванне
рыбы прозрачны пока о них не знаешь
пока не боишься воды из которой
в любой миг может образоваться рыба
непрозрачная
обычная
съедобная
пресноводная
мертвая

тут

Валєрій Нуґатов nougatov
2007-07-09 23:00 strongowski

Я люблю Нуґатова. І тексти ці я вже викладав цьогоріч, здається, тіко мало хто їх помітив тоді. Тому спробу повторюю і сподіваюся на вашу реакцію. Воно того варте.
Переклади мої.

ХВАЛЕБНИЙ ГІМН

моїй дружині
в мене немає квартири в мене немає прописки в мене нема громадянства
в мене нема грошей в мене нема багатих татків в мене нема впливових заступників
в мене нема коханки-мільонерки в мене нема коханця-олігарха
в мене нема зв’язків в мене нема блату в мене нема даху
в мене нема притулку в мене нема новтбуку в мене нема мобільного в мене нема виділенки
в мене нема dvd в мене нема icq в мене нема vhs в мене нема apple в мене нема tv-set
в мене нема цифрової камери в мене нема принтера в мене нема сканера в мене нема ксерокса
в мене нема мікрохвильовки в мене нема пральної машини в мене нема посудомийної машини
в мене нема блендера в мене нема кавоварки в мене нема джакузі
в мене нема ліжка в мене нема просунутих меблів в мене нема ніяких меблів
в мене нема роллс-ройсу в мене нема джипу в мене нема мерса в мене нема гарлея в мене нема навіть рено
в мене нема крутих знайомих в мене нема іноземних інвесторів в мене нема грошей
в мене нема постійної роботи в мене нема стабільного заробітку в мене нема заощаджень
в мене нема кредитної картки в мене нема рахунку в банку в мене нема депозиту
в мене нема заводу в мене нема концерну в мене нема видавництва в мене нема ресторану в мене нема депутатського мандату
в мене нема перспективи в мене нема планів в мене нема майбутнього
в мене нема харизми в мене нема ефектної зовнішности мене нема рельєфної мускулатури
в мене нема візажиста в мене нема стиліста в мене нема іміджмейкера
в мене нема надій в мене нема дітей в мене нема персонального гуру в мене нема учнів
в мене нема минулого в мене нема теперішнього в мене нема чотириногого друга
в мене нема балакучого папуги в мене нема морської свинки в мене нема канарки
в мене нема крокодила в мене нема слона в мене нема кота
в мене нема навичок вуличного бійця в мене нема військового досвіду
в мене нема політичної партії в мене нема конфесії в мене нема суспільної місії
в мене нема національної самосвідомости в мене нема загальнолюдських цінностей в мене нема буржуазних упереджень
в мене нема ролей в мене нема сценаріїв в мене нема пісень в мене нема відеокліпів в мене нема фотосесій
в мене нема гітари в мене нема бонґів в мене нема саксофону в мене нема флейти в мене нема баяна в мене нема кото
в мене нема картин в мене нема книг в мене нема концертів в мене нема cd
в мене нема ні хуя напевно я вільний може це і є воля вочевидь такою і має бути свобода ах ти ж йоб твою мать може саме такою вона і буває значить це і значить бути на хуй вільним ось як воно виходить бути вільним відтак воля така це свобода і все свобода і більше нічого свобода і пиздець тільки свобода і вільний я а не хтось инший і свобода ця моя і це не просто свобода а моя свобода
свобода свобода свобода
свободасвободасвобода-с
халлелуйя хосанна звершилося
і слава тобі господи
і навіки слава


СТУПЕНІ ПОРІВНЯННЯ

всім нам погано
але буває набагато гірше
всім хріново
але буде в сто разів хріновіше
огидно гидко і мерзенно
але це лиш початок
жити несила
але наступить така несила
в порівнянні з якою ця несила
ще буде цілком собі сила
тихо підкрадеться пиздець
спочатку не повний
а частковий
та потім на повний зріст
і ще повніший
і нарешті повнісінький пиздець
проте і це ще не кінець
пиздець зростатиме
з кожною миттю
з кожною годиною
з кожним днем
з кожним роком
нам буде все гірше і гірше
все гірше і гірше
гірше і гірше
гірше і гірше
гірше і гірше
буде здаватися що гірше нема вже куди
але завжди буде куди
туди де ще гірше
гірше і гірше
гірше і гірше
іще гірше і гірше
ми будемо жити все гірше все обридливіше потворніше страхітливіше паскудніше підліше бездарніше безплідніше бездітніше безпонтовіше мерзотніше нудніше мертвіше безпутніше продажніше мерзенніше безпросвітніше безвихідніше безпробудніше бездуховніше бідніше бездушніше черствіше безжалісніше нещадніше безтямніше безбожніше і страшніше
і коли ми озирнемось
з прийдешнього мороку і пекла
на свій теперішній день
то зрозуміємо що жили в раю
і сьогоднішні жахіття
видаватимуться нам солодкою дівочою марою і дитячим лепетом
сьогоднішня дупа
здасться ликом святого
а сьогоденна купа лайна
олімпійською амброзією і манною небесною
ми зрозуміємо що в дві тисячі четвертому році
ми жили на цій гостинній і ніжній планеті земля
на диво світлим сонячним ласкавим сліпучим багатим і щедрим життям
жовтим
помаранчевим
червоним
маджентовим
і блакитним

[та буде пізно]

ВСЕПРОЩЕННЯ

коли дорогою до метро
я зустрічаю біля автовокзалу свіжий ранковий труп бомжа
сором’язливо накритий простираделком
я подумки шепочу:
любов любов любов

коли замовники
кидають мене на гроші
я тихо благословляю всіх успішних
спокійних впевнених у собі людей що відбулися в житті
котрі перед сном при м’якому світлі дорогого імпортного світильника
лежачи у великому розкішному ліжку
благодушно читають мої переклади

коли хазяйка
знову підіймає плату за квартиру
я крадькома шлю повітряні поцілунки
неземним виснажливим самкам з величезних рекламних щитів
намагаючись встигнути доки під їхніми осяйними обличчями
не проступить цифрова географія тліну

коли ми з тобою сваримось
як завжди через гроші
як завжди люто
як завжди через дрібниці
я читаю про себе канцону арнаута даніеля
що починається словами i'm fos amors de joi donar tan larga
і як завжди збиваюся на наступному куплеті

коли лізуть без черги
відштовхуючи мене ліктями й торсом
від годівниці
я забуваю всі лайливі вирази
котрі будь-коли чув чи вживав
і повторюю тільки вистиглі ледь живі слова:
любов любов ніжність ласка тепло обійми тепло любов ніжність ніжність ласка ласка поцілунок любов

коли мій літак вибухає в повітрі
чи просто врізається в яку-небудь високу будівлю
а моє тільце спалахує скалкою і миттєво згоряє вщент
я уявляю собі райський куточок
в одному з міріяд холодних віртуальних світів що оточують нас
пританцьовую і в півголоса наспівую пісеньку рок-гурту “бітлз”
чи ансамблю “армія коханців”

в такі хвилини я не тримаю зла ні на кого
і почуваю умиротворіння і благодіяння
я пробачаю всіх всіх всіх
навіть знайомого винного мені сорок баксів
навіть мера лужкова
навіть бін ладена
і злого деміурга
тому що всепробачення дається недешево
тому що я всім вже помстився
з усіма поквитався всіх прикінчив всіх покарав всіх пришпилив всіх спопелив
і розвіяв порох вітром
і тепер маю право пробачити
священне право пробачити

чи все ж проклясти


І ПРО КОХАННЯ

мені кажуть
що мої сьогочасні вірші
схожі на вірші кіріла мєдвєдєва
тільки гірші
чи ліпші
та це не має значення

а я кажу що не люблю віршів кіріла мєдвєдєва
хоча насправді нічого не маю проти кіріла мєдвєдєва
і його віршів

насправді я більше люблю шарля бодлера
і його вірші
але ніхто мені не каже
що мої вірші
схожі на вірші шарля бодлера
навіть не каже що схожі але гірші
і мене це ображає

але це був ніби вступ
а насправді я хотів сказати про инше

я хтів розповісти про найліпші моменти свого життя

я хотів розповісти про те наскільки кайфово
ходити влітку удвох на річку коломак що тече під полтавою
і як класно там купатись їсти воблу пити пиво і солодко їбатись
солодко їбатись пити пиво їсти воблу і купатись
їсти воблу пити пиво купатись і солодко-солодко їбатись
з найліпшою жінкою світу
та й всієї полтавської области
купатись в теплій і чистій воді
потім їсти свіжу в’ялену воблу
запивати її огорненим в кригу пивом
а потім солодко й п’яно їбатись
на безлюдді в прохолодних і ніжних кущах
і кінчаючи киплячою спермою на торішнє дубове листя
переживати липневе саторі
на двох

і коли я помиратиму
то перед самою смертю
я не стану згадувати всі ті хороші вчинки
котрих ніколи не вершив
і всі ті паскудні вчинки
котрих наробив достатньо
але за котрі мене неодмінно пробачать
(най тільки спробують не пробачити)
а згадаю лишень ці моменти в усіх тих місцях на річці коломак
і на річці ворскла
опівдневої спеки і в задушливих сутінках
коли наші голі тіла розсікали хмари ласкавих комарів
моменти повного і кінцевого раювання
котрому заздрили всі боги навколишніх рік лісів і полів
миттєвості коли я салютував у розплавлене повітря
іскристим білосніжним струменем свого торжества

і на коротку мить
виправдовував
всю цю мерзенну світобудову

ВИЩЕ КРОКВИ ЛУЗЕРИ

вище крокви лузери
маршируйте карбуючи крок
дивіться вперед широко розчахнутими блакитними очима
ваш час прийшов
аристократи відстою
королі звалища
сраний бомонд
тухлі вершки суспільства
ви так довго на це чекали
і ось настав ваш час
нарешті ви нічого не досягли на цьому святі життя

яке приємне почуття –
усвідомлювати що тобі нічого не світить
і тебе ніхто не зігріє
що ти ніколи не отримаєш того чого прагнеш
а отримаєш зовсім не те і паскудної якості і в мізерній кількості
як славно звикнути до того
що щоденно в тебе перед носом
з лязгітом захлопуються броньовані двері в ліпше життя
як хороше купатись в отруйних плювках
ніби в промінні знадливої слави котрої тобі не бачити як власних вух
як відрадно йти життям
від однієї дупи до иншої
ледь встигаючи витирати з обличчя ваговиті кавалки лайна
як благосно відверто забити
на злоїбучу професійність
на соціяльний статус
на кар’єрне зростання
на життєвий добробут
на повагу колеґ
на співчуття друзів
на любов народу
на протекцію впливових осіб

але пам’ятайте що за цю розкіш вам доведеться платити
і великий бог тих що програли на прізвісько чмо
спитає з вас на тому світі
– а скільки ти замочив і кастрував смердючих покидькуватих япі?
– а скільки ти зґвалтував і розчленив 3dmaxових дружин смердючих покидькуватих япі?
– а скільки ти задушив у колисці жирних дитинчат смердючих покидькуватих япі?
– а скільки ти підірвав накручених поршів смердючих покидькуватих япі?
– а скільки ти спалив трикімнатних квартир в центрі міста смердючих покидькуватих япі?
і якщо великий бог тих що програли на прізвисько чмо
вирішить що мало ти замочив і кастрував
ґвалтував і розчленив
задушив підірвав і спалив
то доведеться тобі знову відправитись до пекла
тобто повернутись назад на землю
і зробити як він сказав
зайнявши своє місце в шерензі

ВИЩЕ КРОКВИ ЛУЗЕРИ

Я НАВОЛОЧ

я наволоч я гад я скотина я негідник
я двоєдушний я хитрий я потайливий я підлий
я капризний я уразливий я нестерпний я зверхній я неможливий
я вічно незадоволений я похмурий я злий я озлоблений я аґресивний
я ревнивий я дріб’язковий я жадібний я пошлий я соромітний
я відлюдкуватий я нетовариський я некомпанійский я дратівливий я огидний
я дивний я нестриманий я косноязикий я немодний я несучасний
я порочний я зіпсований я розбещений я цинічний я хтивий
я еґоїстичний я користолюбний я самозакоханий я марнославний я пожадливий я жахливий
я черствий я бездушний я жорстокий я безсовісний я безпардонний
я нервовий я оприскливий я несправедливий я замкнений я заздрісний
я втрачений я кінчений я безнадійний
зі мною неможливо знаходитись в одній компанії
в одній кімнаті
в одному ліжку
в одній ванні
в одному туалеті
зі мною ні про що неможливо розмовляти
мене ні в чому неможливо переконати
мене ні про що неможливо спитати
мені нічого неможливо довести
мене неможливо виправити
мене неможливо перевиховати
мені вже нічого неможливо прищепити
мене ні від чого неможливо відучити
мені й слова не можна сказати
зі мною немає сенсу розмовляти
мене безсенсовно вмовляти
я не розумію по-доброму
я не розумію по-поганому
я думаю тільки про себе
я хижий звір
я покидьок
я мерзота

але саме за це
я вимагаю щоби ви мене любили
я вимагаю щоби ви всі мене любили
я вимагаю щоби ви всі до одного мене любили
щоби ви всі любили мене більше за життя
щоби ви любили тільки мене
щоби ви мені поклонялися
щоби ви мене обожнювали
щоби ви мене боготворили
щоби ви носили мене на руках
щоби я задихнувся в лещатах вашої смертельної любови

продовжую
2007-06-27 11:17 fish_ua
Евгения Риц


* * *

Свет от бледной лампочки из подъезда
Отдаёт кошачьей мочой,
Я почему-то не нахожу себе места,
Прижимаюсь то спиной, то плечом.
Стена – зелена, наверху – извёстка,
Непроклюнувшиеся семечки под ногами,
Но зато здесь всё обо мне известно,
А вот если выйти – уже едва ли.
Знают, и кто к ней (ко мне, то бишь) ходит,
И отчего до сих пор не родит ребёнка,
А снаружи никто даже локтя
Не угадает под рукавом дублёнки;
Разве что окликнут по имени –
Вот, как, например, третьего дня –
Я обернулась, хотя совершенно не было времени, –
Оказалось, разумеется, не меня.
Хорошо бы вот так ссутулиться,
Не дышать свежим воздухом, никогда ничего не есть,
Но я всё-таки выхожу на улицу,
А я остаюсь здесь.










* * *

Світло бляклої лампочки у під'їзді
Котячою відгонить сечею
Я чомусь не можу знайти собі місця
То спиною притискаюся, то плечем
Стіна вапняна, унизу зелена
Непроросле насіння біля ніг
Зате тут все відомо про мене
А варто вийти – там уже ні.
Знають і те, хто до неї (до мене) ходить
І чому досі не має вона дитяти
А зовні – там неспроможний ніхто
Навіть ліктя під дублянкою упізнати
Хіба буває – гукнуть на ім'я,
Як, наприклад, трапилось позавчора тільки,
Я озирнулася, дарма що не мала ні хвильки,
З'ясувалося, звісно, потрібна була не я.
Добре було б отак-от скулитись,
Не дихати свіжим повітрям, довго-довго без їжі бути
Та я усе-таки виходжу на вулицю
А я залишаюсь тут.

продовжую
2007-06-27 11:11 fish_ua
Владислав Поляковский
(дався мені важче за інших, фактично переклала тільки один вірш)

последний из команчей в уссурийской тайге
воет прикладываясь губами к фольге
корчась в сиреневом пыльном овраге

над ним сириус смотрит желтым лицом
метрополия обречена быть плохим концом
кривым наконечником с обратным лицом

последний думает а если воткнуть копье
в голубую звезду и его острие
будет пульсировать в секунду сердце мое

сириус думает через голубой хитин
наверное он осетин







Останній із команчів уссурійської тайги
Виє, торкаючись губами фольги
Звивається у бузковій пилюці балки

Над ним сіріус дивиться жовтим лицем
Метрополія явна поганим кінцем
Кривим набалдашником зі зворотнім лицем

Згаданий міркує якщо увіткнути списа
У блакитну зорю, і вістря його пульсація
Серця мого на секунду станеться

Сіріус думає крізь блакитний хітин
Мабуть він осетин