Последние новости

О стихах Крапивина, часть 2
2023-12-09 02:51 alfare
Одно из самых ярких и известных стихотворений:

"Когда мы спрячем за пазухи
Ветрами избитые флаги
И молча сожжём у берега
Последние корабли"

Оно относится к большому "классу" "боевых" стихов Крапивина. Период "Эспады-Каравеллы", когда стихи писались наполовину для читателей, незнакомых людей по ту сторону страниц, а наполовину – для конкретных людей, которые слушали эти стихи песнями. Стихи, призванные поддержать, вдохновить, звать в сражение с несправедливостью, злом, дать силы, чтобы слёзы не были слабостью, чтобы неудачи не сбивали в отчаяние, чтобы объединяли и помогали видеть путь в неведомое. Песни-маяки, песни тревоги и покоя, песни дороги и дома, песни… В общем, это звон струны и клинка. Ветер и паруса. Песни, дающие надежду и силу, уверенность. Песни друзей и для друзей.

В этом стихотворении есть много чего, но важно проговорить одну мысль, которая настойчиво будет повторяться потом снова и снова: главное свойство зла – несправедливость.

Мушкетёры и капитаны, даже слабые на первый взгляд, но на деле удивительные стойкие люди боятся не боли, не пуль, не клинков. Они боятся того зла, которое использует подлость и несправедливость, как основное оружие. Они боятся предательства. Они боятся зла, с которым непонятно как бороться. У которого основное оружие – удар в спину.

В детстве всё было понятно, звучит лейтмотив: враг – вот он, открыт и понятен. Страхи понятные, и нужно просто брать и преодолевать их. Но вот мир меняется, начинает играть не по правилам. Нет никаких "рыцарских" кодексов, есть взрослый мир. А маленькие мушкетёры к этому не готовы. Не хотят подстраиваться под правила, по которым нормально бить в спину, бить лежачего, бить слабого, всеми одного.

Романтика парусов и шпаги поёт о том, что даже самому подлому злу противостоять можно, если сохранить в душе детство и объединиться с такими же людьми. Крапивин 70–х уверен, что это возможно, но тревога и боль в стихах и песнях от этого не делается слабее, как будто предчувствуя, что победа окажется слишком далека…

…Вообще, стихи и песни 70-х, как я понимаю, почти все про шпаги и паруса, сражения и дальние страны. А есть и песни, например, про "рыцаря Алёшку" и девчонку из второго отряда, которая никогда не узнает о том, как Алёшка:

"...потом забирался на скалы,
Обдирая коленки до крови.
С ярко-алым шиповником горным
Возвращался обратно Алёшка,
Чтобы после вечернего горна
Бросить ветку с цветком ей в окошко"

Всё как всегда и во все века, конечно, и "сказочные" стихи-песенки...

"Только зеленеть и плакать —
В этом очень мало толку,
И кузнечик Вовка в лапу
Взял сосновую иголку…
Очень-очень громко стонет
Бедный одноглазый Жора"

…Песни про пиратов, конечно. Куда без них в морской компании. Забавное стихотворение "Бабушка пирата", сильно подозреваю, что источником вдохновения для него послужила чья-то реальная заботливая и удалая бабушка из "каравелловцев", но проверить эту мысль не могу:

"…Есть у бабки три десятка внуков —
Самый развесёлый экипаж.
Все мы, внуки Бабушки пирата,
Тихие забыли берега"

Рефреном там и тут проявляется тема барабанщиков. Это вообще отдельная тема, по ней можно написать самостоятельный пост, почему барабаны, барабанные палочки, барабанщики так значимы в историях Крапивина. Эту тему я хорошо чувствую и, надеюсь, что понимаю, я тоже мечтал о настоящем барабане, он вообще, сам по себе, очень сильный, символический инструмент. Барабанщики, которые не сражаются сами, но ведут в бой, идут в бой в первых рядах; барабаны, которые сами по себе не оружие, но есть в них особенная сила, и право бить в барабан важно заслужить… Подниматься первыми, а потом уйти, не сдав барабан… или наоборот - отдать барабан достойному преемнику.

"Если солнце встаёт очень рано,
Значит, день будет длинный и ясный
Ты послушай — стучат барабаны,
А они не проснутся напрасно.

* * *
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми —
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали"

…Барабан противостоит смерти. Он как заклинание. Пока бьёт барабан, звучит песня, и смерти нет. Что-то из Вальхаллы, что-то из бездны времён…

"Друзья удивились: «Ты не погиб?» —
Сказал он: «Ну вот ещё!»
И всё-таки в травах или хлебах,
В клевере или ржи
Лежит у заросшей межи барабан —
Тебя дожидаясь, лежит…"

Кстати, к теме барабанщиков, раз уж она затронута, чтобы не забыть. Есть такой момент: в школах на пионерских линейках стандартно, насколько я понимаю, доверяли барабаны (ну и горны, конечно) самым как бы достойным. Но обычно это оказывались послушные отличники или, в лучшем случае, те, кто барабанил и дудел лучше. Но и барабан, и горн были символами, намного больше, чем просто музыкальные инструменты. И вот здесь было противоречие. Была такая ситуация, что двоечник или человек, чьё поведение не устраивало учителей, не мог быть барабанщиком. А с другой стороны… в общем, это отдельный разговор, но в книгах всё написано…

"…И теперь, если б кто-то
мне дал барабан,
Я бы палочки больше не выпустил!.."

…
"Это голос нашей парусной дороги,
Это песня наших чёрных барабанов!
Как безжалостны декабрьские рассветы,
Серый снег засыпал дремлющие лодки,
Но опять среди зимы приходит лето
По сигналу барабанщика Володьки…
…
Барабаны мы клепали не для сказки.
Мы их сделали для вахты и для строя.
И никто не виноват, что чёрной краски
Было больше, чем других, пожалуй, втрое…"

А ещё барабаны постепенно становились одним из сильнейших "магических" элементов крапивинской вселенной. Собственно, иначе и не могло быть. Ритм, глухой рокот барабанов рвёт границы миров…

"Пускай этот день от крови намок,
Пускай молчат барабаны, —
Ты только держись и не падай с ног..."

А когда барабаны молчат… кажется, в мире наступил покой. Кажется, всё спокойно и хорошо. Кажется… но это всегда тревожная тишина. Хотя бы чуть-чуть – тревожная.

"…Пускай в этих снах будет радость легка
И сбудется чудо любое.
Пускай им приснится спокойный закат
Над тихой землёй после боя"

…Тишина. Смолкли барабаны. Сквозь тишину и усталость от битв проступает тайна и сказка. Интересно в этом смысле малоизвестное, наверно, стихотворение "Тихие города". Образ "тихого города" тоже можно развернуть в отдельную тему, ведь в конце концом он заканчивается "Синим Треугольником", загадочным местом последних и самых главных встреч. "Тихим городом" можно назвать и Город из Голубятни, где потом будут жить Ветерки…

"Тихие города…
Старые города,
Где травы ростом с мальчишек
Под крепостными стенами
Спят…
Сколько там спрятано тайн!
Мне бы их все узнать —
Каждую сделать рассказанной сказкою…
И вот
я по солнцу бегу
С живою сказкой в ладонях!
Мчится
навстречу мне
синий
безоблачный
день!
И вдруг —
На пути
Чёрной чертой
Чья-то ложится тень!
Чья-то недобрая тень!
Что же мне делать, как же мне быть?
Тайну забыть"

…И конечно, знаменитая "Испанская песня". Вечная тревога, вечная борьба, вечная дорога, вечный непокой. В детстве это было важно для нас. В детстве это было полётом. В детстве так нужно было преодолевать слабость и страх, чувствовать натянутую до предела нервность струн. Сейчас… многие устали. Кто-то смотрит с непониманием. Кто-то с откровенным недоумением и не… приятием. Мир изменился, а "Испанскую песню" поют… Может быть, когда-нибудь наступит время, когда её петь не будут. Будет ли это лучшим миром... смотря как посмотреть. Смотря почему её не будут петь.

"Туда,
где южные звёзды
У снежных вершин горят,
Где ветер
в орлиные гнёзда
Уносит все песни подряд.
Там в бухте
развёрнут парус,
И парусник ждёт гонца.
Покоя там не осталось,
Там нет тревогам конца.
Там путь по горам
не лёгок,
Там враг к прицелам приник —
Молчанье его пулемётов
Бьёт в уши,
как детский крик"

Медведев
2023-11-15 02:07 vadim_filippov
Коллеги! 9 ноября Евгению Алексеевичу исполнилось 89 лет. В следующем году ему исполнится 90 лет. Евгений Алексеевич продолжает активно работать. Какие сюжеты вы советуете ему заказать?

О стихах Крапивина, 1
2023-11-08 17:10 alfare

Очерк о стихах Крапивина мне придётся разделить на две части. Во-первых, я внезапно снова отвлёкся на тему Зеркал у него же, во-вторых, сами стихи ещё нужно почитать дополнительно. Пока напишу первую часть, в основном о тех стихах, что я знал "всегда" и о самых ранних.

Я не помню, какое самое первое стихотворение я прочитал у Крапивина. Это могли быть стихи из "Лётчика", из "Флаг-капитанов", последней части "Мальчика со шпагой", которую, так вышло, я прочитал прежде, чем вторую, а вторую прочитал раньше, чем "Всадников на станции Роса". Это могли быть стихи из "Ковра-самолёта", правда, как мне помнится, в "Ковре" нет таких уж прям сильно запоминающихся стихов – или я забыл?

Но первым я назову стихотворение, прочитанное много-много позже. Я не знаю, почему оно больше всего врезалось мне в память когда-то. Ну, как не знаю… это можно попытаться объяснить, но сам я чувствую, что на самом деле получилось сочетание разных факторов. Если бы не это сочетание, выбор был бы другим.

Уверен, что вы не угадаете, какое это стихотворение. Ни разу не видел, чтобы его называли лучшим. Нет, оно не лучшее, конечно. Но так совпало…

"Я не сплю...
Лежу я и не сплю
(Только вы не говорите маме)
Звезды, словно замерший салют,
Гроздьями повисли над домами..."

Просто эта повесть, "Дети синего фламинго", наверное, одна из самых… не знаю даже, как сказать… "ярких", нет… она была как луч лазера, как удар, как вспышка. Она была самой… вот нет подходящих слов… сжатой, как пружина, динамичной. Безумно сильно развернувшийся рассказ, она больше всего похожа на фильмы Миядзаки (про которого я в те годы не слышал вообще), на фильм вообще (и – какая ирония – по ней же сняли самый отвратительный фильм из всех по книгам Крапивина). Какое-то фееричное головокружение, круговорот, вспышки, полёты, сражения, радость и отчаяние, всё скрученное в тугой удар. Ни до, ни после Крапивин не писал таких стремительно-пронзительных текстов.

…Правда, я никогда не считал ДСФ лучшей книгой Крапивина. Очень хорошей, сильной, да. Но – не в пятёрке, скажем так, точно. И вот это стихотворение, по сюжету как бы написанное героем книги, в нужное место и время сработало невероятно сильно. Хотя само по себе оно простенькое. Незамысловатое. Сейчас, перечитывая его, я вообще не могу там за что-то зацепиться особенно. Думая об этом, я предполагаю, что дело в том образе, который оно создало однажды, как огненную печать вбив мне в память.

Ночь в сказочном мире, вдали от дома. Чужое море, небо и звёзды над головой. Тоска и счастье. Пауза перед битвой. Луч, лунный луч, зовущий и обещающий… нет, невозможно, слишком много всего. Я не цитирую всё стихотворение, оно не прозвучит, оно только часть дивной партитуры. Просто… кто это всё чувствовал и жил, тот понимает.

Да. Я о чём? Стихи Крапивина такие вообще. Сами по себе они вовсе не шедевры поэзии. Они часть партитуры. Для книги они – музыка, для музыки они – слова. И о каждом стихотворении надо рассказывать свою историю.

…Второе стихотворение, о котором я сейчас расскажу, оно тоже, оно опять написано "как будто не самим" Крапивиным (а на самом деле им самим, конечно), а "всего лишь" героем книги. Видите, какая закономерность? Из стихов Крапивина мне нравятся не те, которые лучше, а те, которые прозвучали в составе симфонии, прозвучали наиболее ярко и отчаянно. Я думаю, "это было у многих", просто разным читателям врезались в душу разные части Симфонии. Но обычно это были именно части симфонии, понимаете?

Итак, второе стихотворение:

"Начинается ветер,
И большие деревья
Шумно встряхивают плечами,
Прогоняют последний сон.
А простыни на веревках
Громко хлопают и полощут.
Им кажется, что они - паруса.
Я подумал, что хорошо бы
Сделать парус из этих простынь
И поставить его на лодку.
Только мне не дадут.
Взрослые думают,
Что без паруса жить можно,
А без простынь нельзя никак..."

…Вообще, это было даже не стихотворение. Это несколько строчек прозы из дневника. Они были написаны как проза, как размышления. Только потом, позже, человек, который их стал читать, внезапно понял, что слова эти – стихи.

Обратите внимание: стихи не были даже стихами. Всего лишь заметки, мысли. И вдруг случается так, что обычные слова превращаются в стихи. А стихи – в симфонию. Такая… закономерность, свойство Историй. Когда не то что бы: "а сейчас я вам изображу Поэзию, господа, я вам покажу чувства!" Нет, одно из основных свойств стихов Крапивина – что мир становится стихами, песней в определённый момент, и нужно это почувствовать и показать, дать прозвучать, услышать. Стихи во вселенной Крапивина часто не отделены от самой ткани, от действа. Они его органическая часть, только приподнятая в экстремуме.

"Мы тогда не очень умело
Разбирались в героях книг.
Были красные. Были белые.
Были наши, и были враги"


…Всё это, что я написал выше, можно считать как бы предисловием. А дальше я поговорю о том, какие стихи Крапивин писал вообще. О чём, в смысле. Не претендуя на полноту.

"...Но до звезды той дорога далека —
Птицы разбивались об решётки маяка:
Птицы, летевшие на далёкий свет,
Вдруг узнавали, что дороги нет"

Ну, во-первых, их можно разделить на две большие группы. Стихи, написанные отдельно, и стихи, включённые в прозаические тексты. Вот, как вы уже заметили, мне казались самыми значимыми его стихи в составе историй.

Дальше, были стихи, которые писались для отряда, в качестве песен. Ну или вообще для песен, в расчёте на то, что их будут именно петь. Стихи, несущие в себе музыку.

"Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми"

Хотя… что это за деление? На любые стихи не только можно, но и нужно наложить мелодию. Я бы вообще сказал так, что стихи – это всё то, что воспроизводится у нас внутри в составе симфонии. Что рождает у нас внутри музыку. Так или иначе. Рифма, ритм – это всего лишь упрощение, чтобы помочь мелодию запустить. Выразительность чувств – другой "механизм", потому что музыка без чувства… она, конечно, тоже бывает, но…

"Ты не понял,
что жить
Тем лучше,
чем крепче ветер"

Поэтому любой сильный, яркий текст можно считать частью Песни. А значит – считать стихами. Крапивин всегда писал в этом смысле симфонии, потому что его тексты немыслимы без мелодики и сжатых в пружины полифонии чувств. Кто читал мой очерк по "Тени Каравеллы", может помнить разговор о "пятой симфонии", о том, как герой книги слушал и превращал в образы, и превращал в слова эту музыку. Разве это не были стихи? …Впрочем, про "Пятую симфонию" у Крапивина есть и стихи, они так и называются. Я не буду их цитировать, потому что, если честно, сами по себе они кажутся для меня слабее, чем глава из "Тени". По-моему, тоже характерный пример того, как работают крапивинская проза и поэзия, всю её надо слушать именно как симфонию, а не партии для инструментов отдельно. Я бы сказал даже так, что и самые лучшие его стихи, по которым написаны песни, и песни эти пели люди, возможно, даже не читавшие крапивинских книг – всё равно по-настоящему и эти стихи в первую очередь, более всего – часть общей Симфонии, часть его одной огромной Книги, или, может быть, Тетради.

"Заросшая узкоколейка —
Путь из волшебной страны;
Тополя листики клейкие,
Запах поздней весны.
Светкин пушистый локон
У твоего лица…
Свет из знакомых окон,
Мамин голос с крыльца…
Дождики босоногие…
Мяч футбольный в пыли…
Это было у многих.
А многие сберегли?"


Отвлёкся… Я было начал классифицировать… Ну да ладно. Оставим пока. Сегодня я не буду говорить о самых знаменитых стихах Крапивина, которые стали песнями. Возможно, в другой раз. Те, кто хорошо знает его творчество, знают эти стихи лучше меня, и я вряд ли смогу сообщить им что-то новое. А те, кто Крапивина почти не читал – им эти стихи, процитированные сами по себе, вне "романтики Дороги", отрядов и прочего – вряд ли покажутся такими уж сильными. Потому что, повторюсь снова, они часть Симфонии.

"Помнишь песню о зимнем садике?
О травинке среди зимы?
Жили-были на свете всадники,
Жили-были на свете мы.
Вся земля гудела под нами.
Были ночи, как копья, отточены.
Били кони копытом в камень —
Искры сыпались по обочинам
…
Мальчик, думаешь, нет тех дней?
Или, думаешь, нет коней?"

Сейчас я цитировал отрывки из самых ранних и студенческих стихов ВП. Цитирую те кусочки, которые "вот прям щас" меня цепляют больше. Полностью стихи я приводить не буду, они есть в сети, можете найти, если интересно. У меня задача ведь не разобрать стихи с точки зрения поэтического мастерства (тем более, что сам я далеко не поэт), моя задача указать вам на самое, как мне кажется, яркое…

"Синий снег на краю дорог,
Жёлтый свет в деревянных домах.
Одинокий тополь, бедняга, продрог.
Каблуками скрипит зима.
В жёлтых окнах —
клоповый уют;
Там от сытости
клонит ко сну.
Радиолы,
хрипя, поют
надоевшую «Тишину».
Ветер,
злясь,
не выжмет слезу.
Можно боль кусками сглотать.
Только чёрных пластинок зуд
Никак не унять.
Тоска.
Где-то в тысячемильной дали
Зарождается тёплый циклон.
И качнув корабли,
Он летит
от горячих от солнца
херсонесских колонн.
Прилетает и рвёт
С чёрной крыши
Железный лист.
Он как будто приносит
Белый свет херсонесских колонн,
Синий мир, где вдалеке видны
Старые маяки.
И о жёлтый камень
дробится стекло —
Голубое стекло волны.
Севастополь,
Солнце моё
В тишине летящих минут…
Здесь никто-никто не поёт
Надоевшую «Тишину»"
…

(автор всех процитированных стихов в этом посте, разумеется, В. П. Крапивин)

* - меня уверяют, что строчка "Будто в диком лесном краю" правильно должна выглядеть как: "Будто в диком краю лесном". Я не знаю, как правильно, оставлю это уточнение пока под вопросом.

Вопрос по стихотворению "ЭТО БЫЛО СНАЧАЛА СНОМ"
2023-11-08 01:05 alfare
Пишу очерк по стихам ВП.
Понадобилось процитировать отрывок из стихотворения "Это было сначала сном".
У меня есть томик со стихами "Синий краб", но он не под рукой, нашёл на сайтах, там так:

"Это было сначала сном
Про забытую всеми тропу:
Словно кто-то повёл рукой —
И чуть видный зажёгся свет.
Будто в диком лесном краю
Есть заросший рельсовый путь...
Это было потом тоской,
О дороге, которой нет"

(кстати, на многих сайтах (например, на "Русской фантастике") вообще неприятная опечатка кочует: "Будто в диком лесной краю", обратите внимание, тов. редакторы)

Но суть вопроса в другом.
Мне один человек написал, что правильно надо так:

"Будто в диком краю лесном"

- тогда получается красивая рифма, какой она и должна там быть.
Скажите, кто в курсе, как правильно на самом деле? Я вообще заметил, что на сайтах в стихах ВП как-то много опечаток.

Сегодня исполнилось бы 85 лет Владиславу Петровичу КРАПИВИНУ.
2023-10-14 21:41 v_oron
Спасибо, Командор, за книги, которыми мы зачитывались в детстве.
Это были нужные книги.
Спасибо за песни, которые мы пели у ночных костров.
Они помогали справляться тогда, когда сил уже не оставалось.
Спасибо за "Каравеллу", в которой мне довелось поработать.
Она для многих - лучшее, что было в жизни.
И поверь, Командор, мы тебя помним не только по случаю круглых дат...

Путешествие
2023-10-14 16:17 alfare

* * *
И всё-таки пусть будет радость.
Что самое радостное в этих мирах?
Рассвет в доме, на пороге лета, я всегда его вспоминаю первым. Проснуться, совершенно не зная, что ты будешь делать этим бесконечным днём. Планов нет, потому что их бесконечность, целая бесконечность. Очень, говорит, опасно выходить на тропинку у самого дома, никто не знает, в каких мирах она закончится… а если уж выпрыгнуть в окно, на пустырь, полный травы и солнца…

* * *


* * *
Какое там самое волшебное место в мире? Я вот думаю, что пустыри. Пустынные пространства, на которых эти невидимые тропинки, как шкодливые эльфы, и скрывается там что угодно, страны и города, и реки – там, за бугорком вдруг окажется обрыв, распахнётся ширь, ветер, небо. Самое опасное место в мире, эти пустыри, сколько туда ушло и не вернулось… Он возвращался, снова и снова. Стежками своей дороги соединяя миры.


* * *


* * *
Что самое волшебное в этих мирах, может быть ветер? Вечно летящий, скажете, не помнит он ничего, нет, просто у него память такая… похожая на прикосновения шелковистой травы в темноте.

* * *


* * *
Что самое большое впереди, конечно, из того, что можно потрогать руками? Я думаю, океан. Океан больше космоса и больше планет. Все дороги ведут к океану. Ну, кроме тех, которыми возвращаются. Есть место, где земля закругляется, и есть место, где начинается океан.

* * *



* * *
…Нас ждут на дороге удивительные города. Все города сказочные. Не бывает несказочных городов. Потому что в каждом городе есть Дом, хотя бы один. А в Доме – светится окошко. В городах есть крыши, куда прилетает ветер. Крыши опрокинуты в небо, мечтают и видят сны про облака и слушают разговоры дощатых тротуаров… Что? Вы говорите, таких уже почти не осталось? Только не там, не в городах, где есть ветер, небо, крыши… Видели вы сон, приснившийся городу, где девочка танцевала на летающем ковре? Или город снился девочке, танцевавшей во сне… но какая разница?

* * *


* * *
А какие там рассказывают сказки?.. Нет, погодите, а кто там рассказывает сказки? Сказки там живут сами по себе. Как так? Ну, просто: идёшь по дороге и встречаешь сказку. Может, солнце просто запуталось в ветвях, в ресницах, в окнах домов, глазах; может, ветер шумит в крышах, бросает брызги; может, просто так пахнут деревья после дождя, трава. Может, океан, соскучившись, играя, толкнулся в берег. Сказки бывают разные, но все они чем-то хотя бы похожи на историю про Золушку и Принца. Или хотя бы с этого начинаются.

* * *


* * *
День кончается, а на закате всегда приходит печаль… Странно, оттуда в этой стране печаль? Все ведь ещё впереди, всё самое лучшее. А то, что прошло, не исчезнет. О нём будет шептать река, напомнит ветер, сохранит океан. В конце концов, если не будет заката, как ещё мы сможем увидеть бесконечность? Настоящая бесконечность всегда открывается на закате. Отворяются двери во все миры. Расстояния немыслимо огромны, но мы знаем, что дорога не кончается, что не кончается песня, история, которая началась Давным-Давно… Истории, начатые Давным-Давно, не кончаются. А ведь мы ещё не говорили про звёзды…

* * *


-------------------------------------

* - автор всех стихов, которые здесь цитируется, сам понимаете, В. П. Крапивин.

Игра и Не-Игра: Ещё, и ещё, и ещё одна сказка… про Золушку
2023-09-25 13:15 alfare

…Да, я писал об этой части романа "Журавлёнок" уже дважды. Рассуждал о том, как "история внутри" влияет на "историю снаружи". И том, как смысл "истории внутри" преображается под действием "истории снаружи". Если кто помнит… ну, была такая интереснейшая тема: как они действуют друг на друга, "сказка" на реальность, а реальность на "сказку". Если бы я был библиотекарем или известным писателем, педагогом, я бы, может, ещё и провёл исследование третьего слоя, верхнего, попытавшись определить, как эти вложенные друг в друга истории влияли уже на нашу, а не книжную реальность. Если бы я мог, я бы поговорил с Крапивиным о том, как создание этой сказки повлияло на него самого (а чисто теоретически такая возможность была, предлагали поехать, но далеко, а я уже был не в той форме, чтобы путешествовать на другой конец страны…)

Сейчас у нас разговор по очень близкой, но всё же чуть-чуть другой теме. Про Игру. Очень близкий, потому что Игра очень похожа на то, как живёт рассказываемая история. Но Игра – она ещё более выделенная по сравнению с просто написанной буквами сказкой. Вот об этом отличии вначале поговорим.


Смотрите, что происходит с "Ещё одной сказкой о Золушке". Сначала она была написана… ну, как "играет Крапивин" некоей учительницей литературы. Написана "в стол", для себя, этакий неудачный опыт попытки стать писателем, в доинтернетную эпоху это было самое обычное дело, люди писали сказки и истории, и сказки и истории так и оставались "в столах". Хорошо, если их читали двое-трое близких друзей и родственников, да и то не факт. Кстати, это отдельная тема для разговора – мир и путь вот этих забытых книг. Правда, она слишком далека от темы "Разгадок", так что оставим её "на полях", может, кто-то захочет рассказать или порассуждать в комментах…

Рассказчик, вставляя в текст книги сочинённую каким-нибудь несостоявшимся писателем другую "книгу", может выбрать один из двух вариантов: оставить "книгу" никому не известной, не прочитанной – и дать ей полноценную жизнь. Крапивин, если я ничего не забыл, всегда так или иначе отправлял свои тайные "тетради" в путешествие, читатели у "внутренних" историй всегда находились, хотя бы один, хотя бы слушатели. И таким образом "внутренняя история" вступала в новую фазу Игры.

То есть, смотрите, пока некую историю пишет герой книги, она действует только на него самого – и напрямую на нас, как читателей. Но когда у этой "книги внутри книги" появляются читатели (опять же внутри книги), возникает ещё один слой игры. Мы с вами видим, как "книга внутри" действует на персонажа-"автора", на тех, кто её читает в книге, ну и, само собой, мы сами как-то играем с этой "книгой внутри". Есть ещё один слой, очень редкий, когда "книга внутри" неким "магическим способом" действует на реальность истории – например, так случается в "Чернильном сердце"… или в "Лоцмане", где чтение Тетради меняет мироздание.

Что же было со "Сказкой о Золушке"? Она была написана "когда-то давным-давно" молодой (тогда ещё) учительницей литературы практически "для себя", и благополучно "забыта". И никто бы о ней не вспомнил, если бы не затея Иринки. "Сказка" эта довольно мила, я считаю, она одна из лучших "вставных" историй у Крапивина… но! Вот скажите, вы, читавшие "Журавлёнка", скажите честно, положа руку на шкаф с книгами вашего любимого писателя: стала бы эта история ТАКОЙ, не будь она прочитана в кабинете литературы в полусказочной-полусумеречной тишине полупустой школы, а потом сыграна "настоящими" принцем и Золушкой, в итоге так сильно изменив их жизнь… Была бы она ТАКОЙ "Сказкой"?

Нет, ну нет же, ну… Да, это милая, интересная, чуть-чуть романтичная, местами забавная сказка, что называлось тогда "на новый лад". Вот только… И про это "вот только" самый интересный может быть "хазговог".
Впервые сказка ожила…

"…Выглядела Вероника Григорьевна внушительно: высокая, полная, с дремучими бровями, пегой косматой прической и решительным, как у римского полководца, подбородком. И голос у нее был подходящий для такой внешности — басовитый и рокочущий. Он прокатывался по всем этажам громом вагонных колес, когда Вероника Григорьевна созывала ребят:
— Эй, оболтусы мои ненаглядные! Пошли в класс, у меня к вам интересное дело!
"Оболтусы" — это ученики восьмого "А", где Вероника Григорьевна была классным руководителем. В этом классе учился Егор Гладков. Он говорил:
— Вероника — во ! Лучше, чем она, учителей не бывает.
Журка про себя не соглашался: Лидия Сергеевна была, без сомнения, лучше. Но Егора он понимал. В самом деле, Веронику Григорьевну все любили. Когда она приходила к пятиклассникам вместо "Аннушки", ребята знали, что двойки никому не грозят и скуки на уроке не будет. Если кто-нибудь не мог ответить у доски. Вероника Григорьевна рокотала:
— Ох, оболтусы... Что же мне теперь, твой дневник двойкой украшать? Это по литературе-то? Русская литература, дорогие мои, существует на свете для того, чтобы доставлять людям радость, а не огорчения... Садись и к следующему уроку выучи так, чтобы не краснеть перед Пушкиным и Гоголем...
Потом она принималась что-нибудь рассказывать. Не всегда по плану урока, но обязательно интересное: про дуэль Пушкина и Дантеса, про то, как воевал на Севастопольских бастионах Лев Толстой, про старинные романы о рыцарях Круглого стола. Или про то, как со своими сыновьями Витькой и Борисом (тоже восьмиклассниками и "оболтусами") путешествовала по Прибалтике и Карелии. Один раз Сашка Лавенков спросил:
— А почему ваши ребята не в нашей школе учатся?
Вероника Григорьевна замахала большими руками.
— Ну-ну-ну! Этого мне еще не хватало! Было бы здесь на двух оболтусов больше!
И, не смущаясь, рассказала, как накануне ее вызывали в школу номер семь по поводу милых Витеньки и Бори:
— Акселераты несчастные! С меня ростом, а устроили с подшефными третьеклассниками конный бой на перемене. Шкаф со спортивными кубками уронили, балбесы... И на кого! Хоть бы на учителя физкультуры, а то на музыканта!
Класс веселился...
Вероника Григорьевна была энергичным человеком. Когда приходилось устраивать в школе тематический вечер, выставку, встречу гостей или фестиваль искусств, Алла Геннадьевна обязательно звала ее на помощь. Сама Алла Геннадьевна была завуч. Точнее, заместитель директора по внеклассной работе. Она ходила по школе прямая, со сжатыми губами и постоянно чем-то раздосадованная. Обиженно блестели ее круглые очки — такие большие, что они напоминали эмблему, которую укрепляют на крышах свадебных такси. Если человек все время чем-то недоволен, разве он может устроить праздник? Поэтому и нужна была Вероника Григорьевна"

Вот такой человек и "написал" "Сказку о Золушке". Да, мы верим. Знаете, странные миры спрятаны внутри у людей, часто очень неожиданно. Сочинители у Крапивина – часто те, про кого бы вы никогда не подумали. Серенькие, невзрачные бухгалтеры сочиняют истории о Крузенштернах, а уж Веронике Григорьевне роль автора новой Золушки очень даже подходит. Подумать жутковато, сколько таких историй было написано молодыми, вдохновенными людьми студенческого возраста – и пропали. А та девушка, что потом превратилась в большую, шумную и весёлую тётку, но вначале сочиняла "Золушку", мне чем-то напоминает Юлю из "Оранжевого портрета"… Сколько там жила эта сказка… как модель чайного клипера в домике одинокой старушки, пока однажды не подули ветры…

"Она сидела, втиснувшись за ученический стол и подперев большими кулаками щеки. И как-то непонятно смотрела на Иринку и Журку. Журка вздохнул и опять дзенькнул шпорами. Не шевельнувшись, Вероника Григорьевна сказала:
— Слу-ушайте. Это же... Даже не знаю, как сказать...
— А что? — ревниво спросил из глубины кабинета Горька. Он переживал за Журку.
Вероника Григорьевна мигнула, качнула головой и крепко хлопнула себя по лбу. Коротко засмеялась:
— Вот ведь литератор! Не могу слов подобрать... В общем, вы, по-моему, готовые Золушка и принц. Настоящие"

…Сказка вырывается на свободу, и начинается игра. Но вначале… точнее, уже не совсем в начале, но… давайте посмотрим, как устроена эта сказка сама по себе.

Она рассказана в особенной, полуигровой интонации. Крапивину, на мой взгляд, эти штуки когда удавались, когда не совсем. О чём я? Дело в том, что условный рассказчик читателю сразу говорит, что играет с ним. Не то чтобы явно, но это есть на уровне картинок, интонаций, атмосферы, шуток, даже географических названий. Там вообще много рассыпано по тексту таких игровых, понарошечных намёков. Сказочное королевство называется Верхняя Унутрия. Ну, понятно же, что уже не всерьёз же, да? Забавно, но снижает уровень вхождения, да? Человек-читатель как бы стоит одной ногой в реальности, второй – в этой игре. Вот эти подмигивания автора, зачем они? Рискованный приём, с одной стороны некоторым читателям веселее и забавнее, с другой – нам труднее забыть, что всё это – только игра, понарошку.

Пересилить это, втолкнуть читателя в мир игры и сказки полностью можно и в этом случае, но задача усложняется. И в "Журавлёнке" она решена.

Конечно, там обаятельный мир самой истории про "новую Золушку". И приключения интересные, и картинки яркие, живые. Но, я уверен, половину работы выполняет внешнее нисхождение. Когда мы начинаем читать "Сказку", мы за образом "принца" – видим уже совершенно живого и настоящего Журку, а за образом "Золушки" – живую и настоящую Иринку.

И фраза-восклицание Вероники Григорьевны: "Вы… готовые Золушка и принц. Настоящие" – она, как сигнал горниста, как Слово, открывающее дверь. Теперь мы видим не абстрактного пацана Эдоардо Пятьдесят Пятого…

…Кстати, принц Эдоардо не совсем похож на Журку. Вначале как бы и совсем не похож. На того Журку, каким мы его привыкли видеть. Эдоардо нам представлен куда более легкомысленным и немножко даже хулиганистым товарищем. Это потом, встретив Золушку, он преображается. А так – пацан и пацан.

На самом деле разница не очень большая, дело в обстоятельствах и ракурсе, но…

Потом принц, как я уже сказал, меняется. И тут надо заметить, что у Крапивина это тоже обычное дело, обычный приём: начинать такие сказки легко и игриво, а к финалу сдвигать интонации во всё более лирический и серьёзный тон. По ходу истории игривость вроде бы никуда не девается, но поглощается, растворяется, истории становятся настоящими…

В "Сказке о Золушке" всё это происходило бы и само по себе, но там действуют два дополнительных фактора: во-первых, как я уже сказал, наложение личностей "актёров". А во-вторых – и это ВАЖНО – наложение ЖИЗНИ актёров на Игру, на Сказку.

Вот тут мы возвращаемся к моим старым рассуждениям об обратной связи жизни на историю. То есть, обычны случаи, когда история, игра влияет на реальную жизнь. Но в "Журавлёнке" тот уникальный случай в литературе, когда жизнь влияет на историю, на Игру.

Эти связи закольцованы, сведены в Кольцо. Получился такой магический зеркальный коридор. Актёры играют свои роли в спектакле, а на этом фоне длится, разворачивается другая драма: история жестокая и жёсткая, с расставанием, с противостоянием "против всех", с дилеммой предательства. Большая драма, такая непохожая на светлый мир "Сказки".

…Но – шоу должно продолжаться, утверждают взрослые дяди и тёти.

Каждый раз, читая "Сказку о Золушке", мы, те, что читал "Журавлёнка" прежде, снова и снова совмещаем эти зеркала. Игра и Не-Игра каждый раз сливаются, превращаясь бездонный, бесконечный коридор. Над всей Унутрией безоблачное небо, бал, скрипки безумствуют, Золушка и Принц танцуют, и вспыхивают в высоком небе букеты фейерверков…

Золушка и Принц расстались в одной реальности, остались вместе в другой, и…
А в нашей реальности, в нашей реальности эта История длится, всё ещё длится, отражённая в мириадах зеркал.

Как будто забылись те пять слов заклинания, "таких простых и лёгких"
2023-09-01 23:00 alfare
..."А осень была очень похожа на позднее лето"

Игра и Не-Игра. "Журавлёнок и молнии" - 4. Вне игры
2023-08-27 10:20 alfare
В этом романе показана игра, о которой нельзя не упомянуть, потому что она именно что игра в самом что ни на есть буквальном и классическом смысле слова, и именно ею Крапивин показывает самым прямым и явным образом, как переплетаются жизнь и игра, игра и не-игра.

Всё, конечно, поняли, что речь об уличной игре "в войнушку". В два враждующих отряда. Кто из пацанов в 80-х не играл в такие игры? Их было множество, они были разные, но в основе – одинаковые. Я тоже играл в похожие игры, и даже сейчас, когда так много изменилось в большом мире, внешнем и внутреннем, не могу сказать плохого про эти игры. Они были хороши, они были интересны, и они были полезны, что бы там ни говорили. И до сих пор считаю, что не они, не эти игры виноваты во всём, что случалось потом. Но это отдельный разговор, не тема этого поста.

У игры, что показана в "Журавлёнке", есть одна важная особенность – это была "благородная игра" вполне благополучных мальчишек. Вражда не была настоящей и злой, участники не были "детьми враждующих улиц". Игра эта оказалась в "хороших руках" "правильного руководителя". Я тут рассыпаю кавычки не как сигнал обратного значения, но лишь потому, что не могу подобрать с ходу нужных точных выражений. Кто не читал книгу, имейте в виду, там были действительно вполне нормальные правила и участники были вполне хорошими людьми. Никто не собирался устраивать "повелителей мух", никто не уходил за границу "первой крови", в смысле, ни о какой "крови" там речь вообще не шла. Всё было понарошку.

И вот в такой игре понарошку с игрушечными автоматами пришлось решать вопрос про справедливость, про выбор друзей, про не-игру.

Егор, лидер, в чём-то похожий на Олега из "Островов", но вроде как без его недостатков, говорит:
"–Если играешь, надо ведь стараться, чтобы похоже было на настоящую жизнь. А в жизни тоже не всё нравится"

На что Журка отвечает:
"–Нет, в жизни не так. Там если что-нибудь плохое случится, то уже некуда деваться. А игру можно выбирать, какую хочешь"

…А проблема, кто не читал, была в том, что участнику игры, Горьке, пришлось делать выбор: стать трусом-дезертиром в игре или серьёзно пострадать в реальной жизни. Собственно, по игре Горька должен был доставить пакет с донесением, но вмешательство "непреодолимой силы" из реальной жизни поставило Горьку перед таким выбором. Стоит ли обычная уличная игра того, чтобы быть жестоко выпоротым отцом? Обычные, не злые, в общем-то мальчишки считали, что стоит. Горька считал, что нет.

Тут есть важный момент: никто из этих мальчишек не хотел ставить себя на место Горьки по-настоящему. Потому что для них Горька был изначально – ненадёжным. Его слушали, но не слышали. Он был как бы и своим, но не совсем, в игру его принимали, но та "справедливость", о которой вещал Егор, была не совсем честной. Почему не совсем? А потому что при прочих равных считалось, что "ненадёжный человек Горька" должен, обязан доказывать свою годность там, где от другого этого бы не требовалось. Можно ли считать это справедливостью? В некотором смысле можно, ведь Горька и в самом деле был человек такой… неустойчивый. Дальнейшие события это даже как бы подтвердили… И если бы не Журка, механизм обычной справедливости, справедливости обычной ребячьей компании, игры, в общем-то, не жестокой – вытолкнул бы Горьку из компании навсегда. Игра, столкнувшись с жизнью, сработала бы штатно…

И так было, что ребята говорили Горьке правильные слова упрёков, правильные – и не правильные. Наложились две реальности. Две справедливости. Надо отдать должное Егору – он среагировал нормально, не стал строить из себя "всегда правого" командира и дальше, после "засады". Игра была закончена, правила есть правила, даже если результат не понравится командиру.

Интересно тут, кстати, вот что: точно так же, как для Горьки была по умолчанию снижена планка доверия, для Журки она в этой компании была по умолчанию же повышена. "Внук Юрия Григорьевича", человека, которого здесь уважали все пацаны, "не мог быть плохим человеком". Тоже интересно, правда? С одной стороны, он ведь и в самом деле заслуживал того доверия. С другой – а справедливо ли это? Мы, читатели Крапивина, принимая правила игры, считаем, что да, справедливо… или у вас другое мнение?

…Случай с "засадой" плавно перетекал по сюжету со встречей с компанией Капрала. Смотрите, здесь как. "Мы решили", что Горьку нужно простить в случае с игрой, потому что вмешалась неодолимая "не-игра". Но "не-игра" продолжилась и дальше, и Горька совершает проступок, который уже никак нельзя оправдать. Мы как бы видим, что Горька действительно не просто слаб характером, а слаб в настоящем, плохом смысле, когда… нет, надо разобрать подробнее.

Собственно, в "гараже Капрала" продолжилась игра. Только другая и от другого. В человека, которому САМ Капрал доверился, по-хорошему попросил, не угрожал, снизошёл… Эта сцена психологической обработки, её надо просто цитировать, показывать в кино. Любой нормальный человек скажет, что "он бы никогда". Ну ведь не угрожали же, правда. Где были твои мозги, Горька? Ты что, думал, что и правда вот эта компания будет тебя уважать? Твой авторитет вырастет? Ты получишь защиту "больших людей"… Оно тебе было надо? Ты этого всего не понимал?..

Нет, конечно, любой горька потом, задним числом, вне психологического тумана, поймёт, что поддаваться было нельзя. Что это была примитивная, но блестяще исполненная разводка. Так потом будут считать и ребята из компании Егора: конечно, жалко Горьку, но ведь сам-дурак-виноват… Так оно и работает.

Справедливость обычная требует наказания. Справедливость "от Журки" – защиты. Почему Журка понимает, что нужно продолжать доверять, а другие ребята – нет? Потому что для Журки немыслимо устроение жизни по принципу вечного страха перед жестоким наказанием. В этом нет справедливости. Той справедливости, главной, настоящей, которая над игрой и над жизнью.

Но вот для самого Журки встаёт интересный вопрос: а ты сам смог бы? Там, в Гараже? Перед пыльными харями Черепа и других…

Смог. И перед Капралом, и перед Горькиным отцом не спасовал. Правда, тут вот что интересно: это всё, даже случай в Гараже – это ещё не совсем по–настоящему. Там, везде, перед Журкой всё ещё как бы сияет щит. Потому что как и Егор, и отец Горьки, и Капрал – они почему-то чувствуют, что имеют дело с кем-то бОльшим, не таким, как Горька или даже обычный парень с улицы. От Журки пока ещё, всё ещё требуется не очень многое. Устоять в моменте. Игра всё ещё довольно проста и понятна, хотя и набирает жесткость.

* * *
P.S. Незначительное примечание по циклу разгадок: в этот день, девять лет назад, 27 августа 2014 года была открыта работа над "Разгадками в темноте". Я начал её с "Журавлёнка". Удивительно, какая книга – я, кажется, в третий раз пишу о ней, не повторяясь… Говорить об этой книге можно снова и снова. И сейчас, снова, я стою как будто в начале, границ у этой спирали не видится. И не рвётся нить.

Игра и Не-Игра, "Журавлёнок и молнии", часть 1
2023-08-16 00:43 alfare
Переплетение игр с жизнью в "Журавлёнке", наверное, самое сложное, самое красивое и самое значимое. Попробуем о них порассуждать.

Как "всё это" вообще происходит? Вот живёт человек одиннадцати лет в своём мире, ему кажется, что мир этот вполне состоявшийся, в нём всё есть, что-то плохо, что-то хорошо, всё это как-то поступательно движется, есть в этом мире "молнии", но их можно не бояться, потому что они пока что "просто молнии", где-то далеко за открытым окном. Мир меняется – но он понятен и, в общем, привычен, стабилен. И как в любом мире, внутри у него есть своя Игра.

Мы все играем в игры. Ну, я не знаю, я говорю тех, кто мне понятен. Наверное, есть люди, у которых внутренний мир устроен как-то иначе, мне сложно представить себе человека без игры. Что я понимаю под игрой в самом широком, глобальном смысле? Это система каких-то условностей (или какое тут слово правильнее подобрать?), которую человек выстраивает внутри себя для "улучшения" взаимодействия своего "Я" как с внешним, так и с внутренним миром. В самом большом обобщении, наверное, самой большой и главной нашей Игрой можно вообще назвать способ существования сознания, ту "пещеру", тени и свет на стене которой мы приняли считать…

Игра это и модель чего-то другого, и способ стабилизации. Это такой внутренний маховик, который вечно вращается внутри нашего летающего острова Лапута. Источник энергии и система, с помощью которой мы обрабатываем реальность. Игра не всегда видится как выделенное, осознанное действо. Мне кажется, что человеческая личность в принципе существует за счёт игры в существование, иначе она была бы тупым биопроцессором.

Чуть выше я употребил определение "стабилизатор". В каком смысле? Игра может особенным образом упорядочивать образы, эмоции. Например, человек может собирать марки. Речь даже не о каком-то большом увлечении, далеко не всех, кто "собирал марки" в школе, можно считать филателистами, марки собирали многие, во всяком случае, в моё время, но чаще занятие это было не всепоглощающим, а так, между прочими. Это увлечение кажется мне одной из тысяч нитей, которыми прошита жизнь, как стежками: ты не обращаешься к нему постоянно, не тратишь на него большие силы, оно не направляет твою жизнь – но позволяет периодически вкладывать и получать энергию, ставить необременительные цели, держать его в виду. Я упомянул марки просто для примера, потому что это одна из игр, присутствующих в "Журавлёнке", малозаметная и особо ни на что не влияющая, ни на сюжет, ни на характеры, но это пример одной из тысяч таких невидимых нитей, "прошивающих" жизнь. Убери одну – вроде ничего не изменится, убери все – жизнь прекратится.

Жизнь Журки в Начале романа – это совокупность множества таких "волн", несущих его по установившемуся течению. Как говорит его мама: при всех невзгодах, она кажется жизнью "Счастливого Принца" из сказки – конечно, со всякими незвгодами, болезнями и утратами, но это всё "волны" из того единого, установившегося пакета, по сути они ничего не меняют, они часть единой картины. Часть… Игры. Вообще, мне кажется, что Игру можно считать игрой до тех пор, пока она вписывается в "согласованные" Правила. Как только правила нарушаются – начинается Не-Игра.

Мы, однако, устроены так, что не можем существовать вне Игры, и каждый раз стремимся изменить мир, чтобы построить новые Правила и начать новую Игру.

Давайте попробуем пройтись по узловым точкам первого этапа романа. Что вообще было самым первым у Журки из того осознанного, что меняло для него "правила игры"? Да знакомство с Ромкой. Все игры сразу изменились, и дело даже не в том, что игры в одиночку и игры в компании – это совершенно разные вещи. Дело в подходе к оценкам. Всё меняет одна фраза: "что сказал бы на это Ромка?" То есть, ты выносишь вовне часть своего определителя. Игра включает в себя оценку другом, другим человеком. Слово которого так же важно, как твоё собственное. С самим собой всегда можно было договориться. Но договориться с самим с собой уже ПОСЛЕ того, как ты принял в игру другого – нельзя. Этот "другой" теперь всегда становится частью твое личности. И когда Журка струсил ночью в походе, он "играет" в разговор с Ромкой, моделирует в себе обсуждение сложившейся ситуации. Раньше ему бы не пришлось так делать, потому что отчитываться было не перед кем. А вот соврать другу (или умолчать) уже нельзя. И даже когда Журка уже знает, что друга больше нет, он всё равно будет задавать вопрос себе в расчёте на то, что друг скажет: "что же мы с этим будем делать?" Друг поменял правила игры. В новой "игре" Журка должен ночью перейти через кладбище – и это тоже игра, но с новыми правилами.

…Фоном к этому идёт игра в "Витязей", которая сама собой затеялась в классе. Она не так сильно, не так заметно меняет мир Журки, это как бы расширение дружбы на большой коллектив. В романе "Витязи" нужны больше для отложенного эффекта: им будет противопоставлено две важные картинки, во-первых, отношения в классе, где своих "Витязей" никогда не существовало, а во-вторых, будет проведены мысль, что вообще-то никакая игра в "Витязей", даже самых замечательных, сама по себе человека не спасёт, и, кстати, неясно, существует ли вообще такое универсальное спасательное средство, надёжно уберегающее "витязей" от превращения в "капралов". Крапивин не даёт чёткого ответа на этот вопрос, весь путь под Чёрными Молниями – путь по краю.

…Кстати, сама идея "Чёрных Молний" – это ведь тоже игра. Игра в некую персонификацию особого типа беды. Удара несправедливости, катастрофически разрушающего мир в нарушение всех правил. Как говорит Журка, если человек идёт в горы и там погибает, это больно, плохо, ужасно – но это понятно. Это – по правилам, как ни страшно звучит. А когда случайный бугорок на асфальте от просыпавшегося песка... и рушится мир…

Про примеры можно спорить, и про правила тоже, но сейчас речь не об этом. Чёрная Молния – это катастрофическая подлость мира. Их не должно быть. И ещё одна "игра" – Машина Счастья, да, тоже "игра". Как и "визуализация" беды в виде Чёрной Молнии – условность, так и мечта о создании Машины Счастья – та же самая условность. Я не верю, что Журка на самом деле рассчитывал построить такую машину даже в каком-то далёком будущем, не настолько же он наивен. Просто это способ донести, выразить идею, мечту. То есть, снова игра. Сама по себе эта игра не способна что-то изменить в мире, только сублимировать переживания, отвлечься, перенести переживания на уровень рационального. Одна из идей романа, кстати, в том, что Машина Счастья невозможна, она может быть только внутри нас, а её операторами, витязями-всадниками, могут быть только люди, которые тоже не способны её заменить полностью, но смириться с Молниями – нельзя.

Одна из важных игр в "Журавлёнке" – книги. Как и все остальные, она переотражается в не-игру, в жизнь. Самое интересное: как показано это переотражение. Обычно если хотят показать, как книга влияет на жизнь, берут какую-нибудь сцену, персонажа из прочитанной героем книги – и говорят: вот, герой нашего романа поступил так-то и так-то вдохновившись прочитанным. Например, так это сделано в "Бронзовом мальчике". Ну, или просто показывают, как чтение меняет человека.

В "Журавлёнке" всё сложнее. Дело даже не в чтении, не столько в том, что написано в книгах. Книги выступают в качестве связи. Прямо проговаривается, что для Журки важно не столько содержание именно этих книг, а связь времён, пространств и людей. Причём, связь протянута как минимум на двух уровнях – между Журкой и дедушкой, и Журкой – и теми, давно умершими людьми другой эпохи, кто писал, кто читал, даже просто держал книги в руках. Капельки-пятнышки солёных брызг, сохранившиеся на страницах. Книги становятся общим пространством, чем-то надреальностным. Постороннему понять это непросто, из-за этого и получается конфликт с отцом, даже мама не сразу осознаёт, что происходит.

В предыдущих очерках я показывал, как игра помогает устанавливать связи через пространства, вот эти переходы в другие миры на примере "Лётчика". В "Журавлёнке" Крапивин открывает тему, в которую потом максимально погрузится в "Стальном волоске" – тему связи времён, пространств и людей, тоже через игру. Правда, потом у него чаще будет выражен чисто игровой подход, например, герой находит какую-нибудь вещь, с которой связана тайна, загадка, и дальше сюжет развивается в принципе обычно для детской литературы: дети, играя, начинают разгадывать тайну, постепенно выстраивая вокруг неё нечто намного более серьёзное и обширное, чем предполагалось изначально. Сюжетный приём этот, повторюсь, распространён, но Крапивин почти всегда выводит его на уровень намного бОльший, чем просто игровое познание мира и развитие личности.

Но ничего такого с Журкой могло бы не случиться, если бы не дедушка. Наверное, если кто-то из вас, читавших "Журавлёнка", не плакал хотя бы однажды, читая это письмо, тому не стоит читать и эти рассуждения. Некоторые вещи нельзя понять чистым разумом. Я не буду подробно рассуждать об этом письме, потому что тема этого очерка – игра. Но письмо тоже связано с игрой. Даже на уровне образов, потому что Журкин дедушка использовал образ из игры, чтобы донести до внука (и до нас) образ рвущейся нити.

Воздушный змей – удивительной глубины и силы символ. Только о нём можно рассуждать много и долго. Связь земли и неба, и людей, этим соединённых, стремление к полёту и сам полёт, когда человек остаётся на земле, ветер и преодоление несвободы, символ "слабой силы"… и детства, небесных парусов. Чтобы рассуждать о воздушных змеях, надо затевать отдельное сравнение таких книг, как "Та сторона, где ветер" и "Ковёр-самолёт". Надо рассказывать о мире малоэтажных старинных улиц и крыш, мире удивительной свободы, теперь давно утраченном и отчасти даже забытом. Воздушные змеи – это игра в небо. Преодоление невозможности.

В этом очерке я не буду отвлекаться, но на секунду уйду в сторону отдельно напомнить, что настоящим змеем может быть только тот, который ты сделал сам. Дело вовсе не в пафосном "своими руками", просто только так можно прожить превращение обычности в волшебство. Покупая змея в магазине, ты теряешь этап превращения обыкновенных реек, ниток, бумаги, вещей банальных и нелетающих – в нечто, преодолевающее законы мироздания. А ведь это и есть магия. И, наверное, каждый, кто делал и запускал воздушных змеев, думал о том, что, наверное, можно сделать такой большой-большой, совершенно огромный змей, который сможет унести человека…

Игра и Не Игра, часть 1
2023-06-19 20:22 alfare
Долго не мог продолжить эту тему, и не скоро сообразил, в чём дело, что так мешает. Она слишком громадная. Не столько трудная, сколько большая. Что бы я ни написал, это будет ущербно малой частью. Писать на тему Игр, не проведя систематизацию, не перечитав "с карандашом в руках" все 30 с чем-то томов собрания сочинений – значит, представить крайне ущербную и отчасти неверную картину. Затеять разговор "в общих чертах" – недостойно и противно. Я просто не знал, как быть. Даже иногда завидуешь людям, которые халтурят легко, как дышат… В конце концов решил делать, как обычно – написать кусок, а дальше как получится. Повторяю: здесь, в этом очерке будет только самое начало рассказа об игровых пространствах.

Второе пояснение. У меня уже, наверное, третий, как минимум, пост идёт с этой цитатой в заголовке "Игра и Не Игра", причём теперь второй подряд. Это дурной тон (стиль, вкус). Но я тут тоже не могу ничего изменить, при том, что заголовки у меня, вроде, неплохо получаются. Но никуда не денешься – это основополагающий принцип миров Крапивина, он весь помещается, как в предельно сжатой пружине, в этой фразе из четырёх очень коротких слов.

...Зеркало жизни. Если говорить об игре, то начинать стоит с "Журавлёнка и молний". Там вся часть романа так и называется, и в этом названии сосредоточена важнейшая мысль: роль игры и её взаимодействие с жизнью. Но начну я всё-таки не с "Журавлёнка".

Вообще, почти все книги Крапивина построены по этой схеме: игра и не игра. Почти во всех его книгах есть Игра, или игры, и они занимают большое место, и всегда они оказываются не отдельным от жизни развлечением, а чем-то неизмеримо важным. В этих книгах, собственно, не бывает игр, как развлечений: это всегда путь из мира маленького в мир большой. Всегда. Что ещё характерно: если в прочей детской литературе игра чаще служит для того, чтобы донести некую назидательную мысль, например, дети играют, шалят, балуются, нарушают границы дозволенного – и получают урок… то у Крапивина всё намного сложнее.

Не знаю, как лучше построить изложение. Буду просто идти по примерам, а там, может быть, картинка нарисуется.

* * *
"Оруженосец Кашка" – там две Большие Игры: игра Кашки в челотяпиков и игра в рыцарский турнир в пионерском лагере. Обе игры – это выход героев книги на новый уровень. В результате первой Кашка расширяет свой мир из крошечного и "очень детского" игрового пространства в настоящую жизнь с удивительными людьми, странниками, путешественниками, пассажирами дальних поездов и настоящими друзьями. Во второй – случайно оказавшиеся в одной смене люди понимают о жизни и о тех, кто рядом, многое. Обычные соревнования оказываются Не Игрой, меняющей восприятие мира. При этом обе Игры связаны – хотя они совершенно разные, происходят в разное время, в разных масштабах, но вторая не была бы возможной без первой, а первая оставила бы нас на половине пути.

* * *
Трилогия "В ночь большого прилива". Игра там очень сложная и странная, на нескольких уровнях. Игра, тесно связанная магией, не просто магией, а высшей магией, не той, где произносят заклинания, а той, где происходящее на одних уровнях бытия переплетено с другими, отражается в них и меняет мироздание. Игра связана со Снами, и интересно было поговорить о снах, как разновидности игры, в которую играет наше сознание, но об этом, если повезёт, может быть, как-нибудь потом…

Очень коротко, Игра в "Ночи" построена по схеме: некое действие, некий "ритуал" в "малом" и "внутреннем" особенным образом отражается на "большом", "внешнем". Вообще, эта схема распространена в детских играх, но в книгах Крапивина она выведена на заоблачный уровень. Если говорить предельно примитивно, то это будет чем-то вроде преобразования, когда некоему символу, образу, модели сопоставлено, назначено что-то иное в другом уровне бытия. Начинается это всё, возможно, с песочных куличиков и пирожков, "супа" из камешков и травинок – а заканчивается бесконечностью воображения. На самом деле, игры с подобиями выводят к разным дверям, и то, что мы видим в "Ночи" – это результат, синтез многих ветвей, я вообще сомневаюсь, как тут вывести "генеалогию". Во-первых, "ритуалы" "Ночи" сложнее уже только потому, что там сопоставление идёт не только по предметам, но и действиям, а связь между моделью и объектом не поддаётся простому сопоставлению, и при этом она всегда гармонически убедительна.

Само проникновение в мир сна, с которого начинается действие трилогии – это ритуал и игра. Переход в другой мир происходит за счёт "запутывания": привычного и странного, реального и невозможного. Чем плотнее такое запутывание – тем лучше удаётся переход. При том, что автор ясно проговаривает, что "это просто сон" – мы ему не совсем верим. Мы ему не хотим верить. И чем дальше, тем больше убеждаемся, что это – не просто сон.

Ключевым моментом превращения сна в реальность оказывается столкновение двух реальностей – реальности, условно говоря, "нашей" и реальности Дэни. Для каждого из них пространство развалин крепости было не вполне реальным – пока не случилось столкновения миров, и "ты настоящий".

Две Игры, два сна, два наваждения, два Пути столкнулись – и стали реальными. Обратите внимание – это очень важное, странное, сильное и уникальное свойство. Кажется, оно больше ни у кого не было проговорено.

В книге множество других Игр, в значительной степени завязанных на "ритуальности переноса образа". Начиная с того, что герой истории выпрыгивает в окно, чтобы выйти в пространство Сна, ритуальной победой над Змеем (тоже условным образом), часами в пустом доме… Переход из одного мира в другой через спортзал старой школы… всё это "ритуалы времени". Мы знаем о них из детства, и книга "Меж двух времён" тут вовсе ни при чём – создание иллюзии времени в сознании – это не "изобретение" Финнея, а внутренне обусловленная, очевидная данность. Хотя, конечно, интересно было бы знать, читал ли Крапивин эту книгу до 1977 года? В любом случае, его система смещения времени на порядок элегантнее тягучей фантастики Финнея.

Занятия Барабанщиков – тоже ритуальная Игра, но другого рода. Это, наверное, игра выстраивания взаимодействия с силами мироздания. Когда-то я рассуждал о "фонергии", одной из систем взаимодействия сосредоточенного сознания со стихией. В чём-то это похоже. Эдакий метроном, "там-там", посредством которого люди входят в единение и резонанс друг с другом и с вселенной. Музыка и ритм. Из этого потом выросла магия барабанных палочек в "Голубятне".

Игры с реальностью в "Ночи" по мере развития текста становятся всё глубже и масштабнее. Модель Часов. Часы из "Далёких горнистов" преображаются в Часы Большого Мастера на площади Города, напрямую связанные со временем и пространством (а дальше они отразятся в другой истории в часы мадам Валентины, но это уже совсем другая история). Время, пространство – и, наконец, сама судьба оказываются прошиты в амулеты. Звёздный жемчуг рождает звезду и соединяет пространства – ещё один цикл соединения миров! Лабиринт – вообще отдельная тема, такой символ и высшая точка соединения сил, но о нём я уже не сколько раз писал, не буду повторяться. Ну и наконец завершающий игровой символ – верёвочка.

* * *
Одной из самых показательных "игровых" книг Крапивина является "Рыцарь прозрачного кота". Книга совсем детская, но в ней система игры выстроена удивительно масштабно. Путь в волшебную страну Астралию начинается с простых детских игр и заклинашек, и это только первый уровень. Вообще, в детской литературе очень много книг, где герои так или иначе попадают в "волшебную страну" – от "Питера Пэна", "Страны Оз", "Говорящего свёртка" – и так далее. Конечно, многие великие книги Мастеров сказки лучше "Рыцаря", было бы глупо утверждать обратное. Но именно сама система игры, механизм проникновения игры в реальность, структуры, энергии – в "Рыцаре" показаны так, как, наверное, ни у какого другого писателя. Никаких "потому что потому". Весь путь, от самого начала, как Игра возникает, как она возрастает, как смыкается с реальностью, откуда берёт силу, почему может исчезнуть-умереть и многое другое, и не в виде "лекций", а через саму игру.

"Тень каравеллы": Игра и Не Игра, 1
2023-05-15 12:06 alfare

Есть такая книга – "Кратокрафан" – где собраны в трёх частях разные реалии крапивинских миров – география (плюс космогония), корабли, существа и чудесные вещи. Время от времени я думаю о том, что в книге этой не достаёт того или иного раздела, и вот сейчас, перечитывая последнюю треть "Тени", снова показалось, что как минимум раздел про игры там бы точно не помешал.

И время от времени я же пишу о том, что Крапивин в чём-то превосходит всех других писателей, иногда это откровенно субъективное мнение (и я этого не скрываю и не стыжусь – я люблю субъективные мнения), а иногда оно явно претендует на объективность. Вот сейчас я выскажу предположение, которое вы вряд ли сможете оспорить: уверен, что никто из писателей за всю историю человечества не рассказал в своих книгах о таком количестве разных игр, как Крапивин. Оно просто невероятно. Но самое удивительное, что описания игр почти всегда органично встроены в ткань историй, его книги никогда не выглядели "справочниками по играм" – вот "справочник" по кораблям в несколько игровом виде он написал, да, а про игры… кажется, он ими просто жил, всегда.

Что ещё интересно, если бы такой, как я стал писать "про игры", то наверняка бы скатился в откровенный эскапизм. Игры вообще можно разделить на две категории – одна призвана сближать воображение с жизнью, другая – разделять. Опять же, не нужно говорить, что вторая откровенно вредна. У неё есть своё место и время, условия, в которых эти игры будут полезны. Если бы я писал Книгу Игр – я бы непременно и с наслаждением нарушил баланс в сторону Воображаемого Мира, но Крапивин, как бы кто ни пытался злопыхать, в этом смысле находится на педагогически более правильной середине. Игры в его историях всегда выводят (или в самом крайнем случае пытаются) вывести героя в мир людей, в мир реальности. Стать человеком через игру – это почти девиз любой его книги.

Замечу ещё вот что: хотя книги Крапивина во многом формировали меня, как личность, игры мои были совершенно иными. Нет, не так: поразительно иными! Конечно, совпадения есть, но по сравнению с тем невероятно огромным пространством Игр, описанным в его книгах, и моим собственным игровым мирозданием – совпадения ничтожны. И дело тут не столько в разнице эпох, хотя и в ней, конечно, тоже.

Это удивительно. Я играл совершенно не так. Об этой разнице тоже интересно поговорить. Тем поразительней увидеть, как получилось, что его миры, когда-то околдовавшие меня, столь далеки в пространстве игр.

Поэтому, читая об играх, я обычно нахожусь в положении более-менее бесстрастного наблюдателя. То есть, меня восхищает сама игровая вселенная, её принцип, её масштаб, но ощущения, что я сам принадлежу именно этой реальности, участвую, живу там, нет. Я снаружи, я гость, но поскольку считаю себя, и как мне кажется, заслуженно, неплохим экспертом по мирозданию игр вообще, путешествие может получиться… забавным.

Вообще, прежде чем говорить об играх в мирах Крапивина, стоило бы попытаться их хотя бы слегка "классифицировать". Нет, сейчас речь не идёт о той примитивной классификации, как, например, игры уличные, игры домашние, игры в одиночку, игры подвижные, игры интеллектуальные… Для нашего разговора имеет значение несколько иная классификация. Во-первых, нужно понимать, что есть игры осознанные, выделенные – и игры фоновые. Возможно даже, что это самое важное деление, важное для понимания, как игры встроены в нашу жизнь. Детство – такое, каким я его знаю – вообще наполнено фоновой игрой, убрать её – и солнце погаснет. Часто человек даже не осознаёт, насколько он глубоко существует в ТОЙ СТОРОНЕ. Суть игровой части жизни в том, что окружающая нас действительность воспринимается не совсем в прямом своём… как это правильно сказать?.. обозначении, осмыслении, восприятии?.. Человек Играющий наполняет окружающую действительность вторыми, третьими и так далее смыслами, сживается с этим восприятием так плотно, что разделить, отключить эту опцию иногда невозможно из-за особого рода диффузии реального и игрового пространства.

Я сейчас говорю не о тех случаях, когда человек витает в облаках и ему мерещится всякое среди бела дня. Нет, диффузия, наложение, о котором идёт речь, в норме не мешает человеку адекватно воспринимать действительность. В том, что касается взаимодействия с миром обыденности, в норме сбоев не бывает, потому что плёночка наваждений прозрачна, и нормальный человек когда надо легко игнорирует её, а по мере взросления она и вовсе переходит в нечто совсем уже еле уловимое, исчезающее. Нужно ещё постараться, чтобы она снова проявилась.

В самом примитивном изводе эта плёночка называется фантазиями. Когда человек идёт в школу или детский сад, и по дороге "на автомате" фантазирует. Походя, одним шевелением ресниц, примеряет на окружающую действительность и на себя самого совершенно любые назначения и смыслы.

Детские писатели так-то любят изображать подобные вещи, описывать всякого рода фантазёров, которые вечно витают в облаках. Это вообще такая "фирменная фишка" – показывать фантазёра-двоечника. Ужасно меня раздражающая, кстати. Потому что делается это обычно крайне примитивно. Да-да, меня всегда раздражали и злили вот эти картонно-книжные фантазёры. В их книжных портретах нет органичности, это гротески. На самом деле довольно просто показать такого вот школьника, постоянно чего-то там воображающего. Но умоляю, икогда не путайте типового лодыря-растяпу-фаназёра из книжек "про двоечника Васю, который вечно смотрел в окно" – и крапивинского персонажа. И разница между ними не в интеллекте. У крапивинского героя игровое мироздание органично и плотно слито с реальным миром, переплетено с ним, и показано это в непрерывном скольжении, смешении, потоке так, как будто ты сам это проживаешь. А в подавляющем большинстве других книжек мы видим просто некоего чудака со странностями, оторванного от действительности, и быть похожим на такого малость малахольного "мечтателя" мне, например, никогда не хотелось, и себя во всех этих "фантазёрах" я не узнавал – не потому что сам не погружался в фантазии, а потому, что в моём восприятии это происходило органично, без тех преувеличенных кривляний и прочих крибле-крабле-бумсов, от которых рот перекашивает ещё в детсадовском возрасте.

Для тебя-то это всё – настоящее. Не игра. И вот это ощущение НЕ-ИГРЫ важно органично передать, без взвизгов о прекрасности Страны-Фантазии, без ути-пуси и прочей фальши. И удивительное свойство крапивинских книг в том, что они заставляли тебя-взрослого существовать снова в той вселенной, не наблюдать за нею с дистанции времени и опыта, а снова быть там, как во сне, где ты снова умеешь летать, не чувствуя тяжести, неловкости и фальши. Понимаете разницу? Почти все другие детские книги заставляют читателя смотреть на игру с дистанции. Пусть даже с восторгом, умилением и всё такое – но с дистанции. Я даже не пойму восторгов по Маленькому Принцу, потому что технически это ведь более простой текст, там взрослый со стороны наблюдает мир ребёнка, что на самом-то деле совсем не то. А вы попробуйте без единой фальшивой ноты втиснуть читателя в тот мир полностью, вплотную, без всяких ужимок, допусков и прочего "тут пишем, тут не пишем, тут рыбу заворачиваем". Книги Крапивина работают в этом смысле как сон: ты просто частью самого себя оказываешься там, в том пространстве. Не смотришь на себя со стороны, не умиляешься ностальгии по одуванчиковому вину… нет. Ты – там.

Не во всех его книгах эта опция работает. "Тень Каравеллы", кстати, для меня НЕ из таких книг. Она о другом. Она… отчасти работает как фильм о фильме. Знаете, вот мы снимали блокбастер про эльфов и кольца, а один там чувак ходил рядом и время от времени тоже снимал, только уже то, как мы всё это делаем. Вот "Тень Каравеллы" в некотором смысле такая книга. Документалка. Хотя, как всякая хорошая документалка – она тоже немножко художественный фильм. Она показывает, КАК. ЭТО. ВСЁ. ПОЛУЧИЛОСЬ.

…Я могу ещё долго рассуждать об играх вообще, но пора всё-таки перейти к разговору о конкретных примерах. "Тень Каравеллы" в этом смысле, возможно, не самое масштабное полотно игрового пространства, я не сравнивал её с другими книгами Крапивина именно по количеству упоминаемых игр, но она обладает всеми тремя важными свойствами: насыщенностью игрового слоя, отчётливой автобиографичностью и соответствующим "удобным" для восприятия нарративом. Это к вопросу выше, когда читатель "встраивается" в героя и живёт его "глазами". Другие книги Крапивина могут тоже рассказывать нам о множестве игра, могут быть столь же автобиографичны, могут лучше встраивать читателя в ткань истории, но по сочетанию всего этого "Тень Каравеллы" оптимальна.

Итак, посмотрим, как скользит камера и на чём она фокусируется. Начнём... с с чего начнём? Да, пожалуй, вернёмся к моменту, где остановились в прошлый раз, к главе о том, как Пятая симфония меняла мир.

Рассказ о том, как воспринимается музыка – это на самом деле и рассказ о том, как человек играет в музыку. Ничего нового я тут не скажу, но ведь это на самом деле так: слушать музыку – значит, тоже играть. Играть, воображая. Назначая увиденному (да, музыку важно ещё и видеть) и услышанному значимые образы. Такой вот вид игры. Растворённый в процессе, не осознаваемый.

Как начинается игра? Владик оказывается на площадке у эстрады, чувствуя себя не в своей тарелке, ему неинтересно, неуютно, всё пока обращено против него, это проскальзывает во множестве малозаметных читателю мелочей: неудобные места у прохода, Владик примостился на краешке скамейки. Неприветливая рыжая девушка. Ревность к маминому знакомому, пока ещё "недостаточно хорошему". Сумрачно и неуютно, дует по ногам. Одинаковые музыканты с "обыкновенными скрипками", самыми обычными, Владик их уже "сколько раз видел"... в кино. Даже дирижёр какой-то неправильный – без палочки. Только длинные деревянные трубы заинтересовали – потому что похожи на миномёты…

Потом посмотрите: начинается музыка, которая оказалась… "под стать настроению" – сумрачная, похожая на движение туч. "Гроза ещё не здесь, не близко, но уже меркнет свет".

"И всё-таки не то. Я был боязлив, а в музыке не было страха".

Смотрите, здесь начинается расщепление. Музыка такая, как ты сам, но уже немного другая. Она увлекает и ведёт, но не по привычному тебе пути, она увлекает куда-то в необычное, неведомое пространство. "Я перед ней был как прижатый к земле кустик перед нарастанием грозового фронта". И начинает играть воображение!

…Конечно же, реальный Владик в том возрасте так не думал, не осознавал. Этот приём – введение читателя в состояние, приём, который не является обманом. Мы с одной стороны понимаем, что реальный персонаж не думает такими вот словами, но с другой – эти слова достаточно просты и ясны, и они стали как мостик между взрослыми-нами и героем. Владик слушает даже не музыку, а грозу в музыке. Наверное, в тот момент в нём пробуждается вот это соединение бесстрашного страха, восторга перед ужасом стихии, которое отразится в "Той стороне", в "Журавлёнке"…

Но я отклонился от Игры, а она длилась. "Неправильный" дирижёр, преображённый музыкой, ловко командует оркестром. Зачаровывают "трубы-миномёты", и скрипки, кажется, начинают разговор, который хочется вспомнить, разгадать… и вот происходит сама игра – переназначение происходящего, когда музыка рассказывает Владику о том, что он позабыл. О позабытом и важном. О Каравелле. О сигналах трубачей на палубах…

…И тут воспоминания над океаном музыки текут дальше, к той игре, которая происходила в другое время и в другом месте. К игре в Каравеллу. К словам и истории, которые Павлик "скорее всего выдумал", но это было неважно.

И тогда музыка уже рассказывает не о грозе, а о парусах. Она стала "праздничной, как хлопанье пёстрых флагов и разноцветных парусов. Тревожная, как ожидание приключений".

…А потом заканчивается первая часть симфонии, и мир уже преобразился. И веснушчатая девушка улыбается красиво. И фантазия летит уже свободно и неудержимо: уже "сразу ясно, что это – про ночь". Про "зимнюю темноту, где среди сказочных лесных великанов перепутались мелкая чащоба и бурелом, неслышно пришло дыхание южного ветра. И все окуталось мягким теплом. С шуршанием заскользил с еловых веток снежный пласт. Это незаметно принялась за дело весна. А потом просветлело небо и начался восход. Без блеска и ярких красок, но такой ясный… И, как тонкий луч, как серебряный ручей, прорезалась чистая, звонкая песня. Она была без слов, но такая, что слова пришли сами собой:
Ранней весной,
когда открываются реки,
Когда просыпаются травы…
Это была музыка про то, как ребята делают из сосновой коры и бумаги кораблики, как просыхают деревянные тротуары, а на лугах и лесных проталинах пробиваются к солнцу разведчики-травинки.
Потом вырастают травы.
Вот они встали и качаются под синим-синим небом, и я иду среди них, касаясь коленями больших, как блюдца, ромашек. И думаю, что, наверно, повстречаю Майку…
Стремительно накатывает гроза. С «той стороны, где тучи». Старается оглушить суровой, знакомой уже мелодией. Но не так уж это страшно. Вот опять распрямляются травы, стряхивая капли. А ромашки удивленно качают головами: «Чего налетела, зачем расшумелась?»
И опять я шагаю, выкручивая на ходу мокрую рубашку, а трава блестит от дождя. Я иду, и мне хорошо. Ведь я помню про главное: про Каравеллу.
Трах!
Я подскочил от этого взрыва. Как он грянул, этот оркестр! Будто сразу оборвалось передо мной солнечное поле и навалился сумрак. Отвесные скалы, а под ними ревущее море. Гремучее море. Оно далеко внизу, но удары волн такие, что холодные брызги хлещут по ногам, по лицу, и рубашка опять промокла.
А белая башня маяка до половины в облаке водяной пыли. Белая башня и белые чайки в косом стремительном полете. И синий штормовой сумрак. И опять это грозное начало:
Та сторона,
где тучи…
Та сторона,
где бури…
Но это же совсем не страшно! Мне смеяться хочется от растущего торжества. Как я не понимал? Это же гремящая песня синих циклонов и белых парусов. Синих скал, белого маяка и чаек. Грозная и сильная. Ну и что? Я сам частица этой грозы и силы. Я — капитан! В узкой бухте меня ждет, качаясь, Каравелла.
А за спиной у меня на солнечных берегах качаются травы. И мчатся по ним лошади… "

…Дальше будет ещё много. Конница, Чёрные Лошади, атака, край, где "рождаются смелые ветры, зовущие в дальние плавания"…

…Вы, наверное, скажете: вот, обещал говорить про игры, а сам полторы страницы только и делал, что бубнил о том, как человек слушал музыку… Да, я немного не рассчитал. Я хотел здесь суметь коротко рассказать о самых разных играх, но успел только-только начать. Но это ничего не отменяет, и если вы не поняли начала, вы не поняли ничего, что должно быть дальше. Это было вступление, о том, как начинается игра, которая не существует без воображения. У каждого человека, умеющего играть, в душе в самые лучшие моменты звучит музыка. Игра – это музыка. Музыка очень тесно связана с игрой, и наверное, не так уж случайно смыслы "играть в игру" и "играть музыку" имеют общее слово "игра". Игра в некотором смысле подчиняется законам музыки, а музыка – законам игры. И так же, как музыка растворена в жизни, в жизнь проникает игра. Она всюду.

Да, так уж вышло, что вместо разговора об играх я сумел написать пока только вступление к нему. Впрочем, это не так мало.

"Тень Каравеллы": Где ветер встаёт
2023-04-26 16:31 alfare

Крапивин пишет:




И вот эти несколько глав "Тени Каравеллы"… Я думаю, он прав. Не в полном смысле, а… я сейчас поясню.

Крапивин в каждый период своей жизни писал о детстве по-разному. В студенческие годы. В годы "Оруженосца", Каховского и "Той стороны". В годы "Голубятни", "Островов" и Журавлёнка. В годы "Кристалла" и Кинтеля. В годы Безлюдных пространств и Лоцмана. И в последний период, в годы "Стального волоска" и "Синего треугольника"…

Одна из самых грустных вещей в мире та, что уже в тридцать лет мы не сможем написать с той же отчаянной, пронзительной силой, как в юности. Писать глубоко, сложно, завораживающе – да. Но если бы не было вот этих искр, вспыхивающих во времени, как вечный жемчуг, не было бы такого огня. От него зажигаются все другие светильники, костры и маяки на башнях. Этот огонь – самый сжатый, концентрированный. Его важно пронести через время, сохранить. А потом придёт время для всего остального. Если он потерян или его вообще не было – взять его позже будет неоткуда. И конечно Крапивин прав. Потом, позже он не писал о своём детстве так же хорошо. Потому что пришло время писать хорошо, но иначе. Кристалл рос, возрастал, менялся. В начале, когда он был совсем маленький, он был как Вечный жемчуг, предельной концентрации звёздный огонь. Просто шарик со звёздной силой в глубине. Эту глубину ещё предстояло раскрыть.

"Тень Каравеллы" обладает таким свойством, что толковать там ничего почти и не нужно. Но, как и почти все книги, она требует постоянных остановок и указателей. Её нельзя читать быстро, потому что почти в каждой строчке, словно искорка, кристаллик, зеркальце - отсверкивает всё то, что мы, читатели, знаем по множеству других его книг. После каждого абзаца надо делать остановку и, проговаривая строчки, вспоминать.

В нескольких главах "Тени" спряталось слишком многое. Это, как часто бывает у Крапивина, не сама по себе написанная повесть, а "карта для путешествий". Крапивин много раз говорил о том, что знает о повторяемости своих сюжетов, образов, героев. Но это не мешало. Ни ему, ни тем читателям, которые всегда понимали, что его книги – не просто истории, это путешествия по Карте. Каждый раз путь в архипелаге будет путешествием новым. "Тень Каравеллы" – это отчасти Карта. В ней спрятано множество указателей. Что мы увидим, двигаясь, следуя им, зависит не только от автора, но и от нас.

О явлении самой Каравеллы я написал чуть раньше. В следующих главах случается обретение Карты. Карты, по которой путешествовала Каравелла. Карта появляется в книге, а потом книга превращается в Карту. Но о том, как появилась карта в жизни Владьки, я пересказывать не буду, читайте сами, здесь и так нужно будет приводить много других цитат…

В книге звучит несколько главных мотивов. Они сплетаются, образуя многоголосие. В некотором смысле "Тень Каравеллы" можно было бы даже назвать романом, хотя это противоречит литературным правилам, потому что главный герой там только один. Но мотивы!

Они наплывают так быстро, что накладываются один на другой, образуя ту самую полифонию при кажущейся простоте сюжета. Смотрите, вот Владька и Павлик путешествуют по Карте на Каравелле, и кажется, что впереди целый безоблачный мир приключений, открытий и сказочных историй. И вдруг всё обрывается, закручиваясь каким-то совершенно безудержным вихрем. Сначала Павлик встречает девчонку Милку, и нужно как-то перестроить заново едва-едва созданный мир Путешествий. Пройти по хрупким тропинкам, расширяя мир, но не сломать его. И едва-едва это удаётся – следует история с побегом. А потом – отъезд Павлика. И с таким трудом построенный мир Карты, мир путешествий, приключений, фантазии – рушится.

И дальше следуют страницы смятения. Звучит мотив травинки под снегом.

Такой простой образ, кого этим удивишь? Зимою раскопать сугроб и обнаружить на чёрной, безжизненной земле тоненький стебелёк зелёной живой травинки. Нужна особенная обострённость восприятия, состояние души… И потом, и снова этот образ хрупкой жизни среди холода зимы будет снова и снова проступать в историях. Как тревога за слабого и ожидание лета.

А потом были лошади.

"темное поле, высокие звезды и теплый воздух, который легко струился по траве; неспокойные горизонты, где прокатывались не то бои, не то грозы; певучий и немного тревожный голос трубы вдалеке. И надо скакать кому-то на выручку. Ничуть не страшно, только надо торопиться. И мы летели сквозь ночь, а она охватывала со всех сторон и мчалась впереди. Звезды исчезали. Казалось, мы несемся внутри громадного черного конуса, а этот конус, будто великанское копье, нацелен на одинокий огонек впереди. Под копытами дробно гремела мощеная дорога, и от булыжников сыпались искры…
Это ощущение тревожного полета я помню удивительно прочно. И так же помню нарастающую радость, когда от гремящего топота разлетались все опасности и тревоги, а огонек впереди превращался в яркую рассветную щель"

…Вначале – придуманные. Потом настоящие. И Всадники. И история о Всадниках, рассказанная уже Каховским.

…Владик стремительно взрослеет внутри. Он ещё совсем недавно не понимал, как можно принять в свою компанию, в свои тайны какую-то постороннюю девчонку. Самое главное опасение Владьки в чём: Павлик и так-то старше, и его дружба ещё и тем ценна: младший понимает, что старший всегда может найти для игр приятелей, с которыми интереснее. И поэтому Владик тем сильнее опасался Милки, ведь она тоже была старше и могла, если бы захотела, легко разрушить мир путешествий, Каравеллы, Карты…

Но вот уже и сам Владька мечтает, как будет стремительно и храбро нестись на самокате, как упадёт, и его загадочная соседка Майка с тревогой поспешит на помощь, перевяжет раны.

…В симфонии детства мотив Города сопровождает все приключения, и я немного остановлюсь на нём и тут. В крапивинской вселенной несколько "Городов", от древних и таинственных, сказочных – до Севастополя, приморского Белого Города. А здесь Город, который был для Крапивина, наверное, самым важным, и Крапивин снова и снова, до самых последних дней беспокоился о том, сумел ли он передать снова и снова всё новые и новые образы из бездонных пространств памяти. О городах своего детства он писал бесконечно, и я поражаюсь, как много у него было в памяти неисчерпаемых образов всех этих малоэтажных, деревянных старинных городков с пустырями и тихими улочками. Путешествуя по Карте, он возвращался туда снова и снова, черпая и не вычёрпывая новые и новые детали. Ему это было важно. Наверное, понимаю: ведь ему предстояло туда возвратиться и жить на этих улочках Синего Треугольника…

"Мы, мальчишки, любили наш город. Даже те, кто родился не здесь, а приехал во время войны, эвакуировался из прифронтовой зоны. Он был удобным для ребячьей жизни. В запущенных скверах и старых переулках отлично игралось в разведчики. Невысокие крыши верно служили площадками для запуска змеев. Деревянные тротуары помогали бегать: гибкие доски пружинисто подталкивали нас. А лог с заросшими тропинками и закоулками был полон разных тайн и запахов трав. Особенно сильно пахло полынью. Я растирал ее семена в ладонях и прижимал руки к лицу. Губы становились горькими, и запах сухой земли и солнца долго не исчезал. Мне казалось, что так пахнут саванны неведомой Африки. Я не знал тогда еще, что это запах детства и родины…
Но иногда нам хотелось, чтобы город был большим. Чтобы блестели рядами окон многоэтажные домищи, звенели трамваи, сияли по вечерам разноцветные огни. Чтобы в цирке каждый день шли представления, а по улицам проносились тысячи легковых машин"

…Путешествуя по Карте Города, мы встречаем ещё один зачарованный артефакт детства и атрибут множества Городов во множестве миров – "толкучку". В "Тени" она мелькает эпизодом, лишь как фон в истории с кражей подшипника, но я не могу не остановиться на ней, потому что "толкучка" (или, как у нас говорили – "толпа") потом, позже, обрела все признаки истинно волшебного места. Что говорить, хотя в моём детстве не было "толкучки" (ну, так получилось, я в городе-то почти не бывал, даже просто базара почти не видел), и я уже взрослым впервые познакомился с магией таких мест. Магией, да. О магии мест, где разные таинственные личности продают всякие загадочные и странные, старинные и непонятные вещи с других концов вселенных, нужно писать отдельно. Это удивительно глубокое и многослойное явление, завораживающее. Одно лишь перечисление предметов может нас заколдовать. А сама атмосфера тайны и чуть-чуть головокружение карнавала. И то вечное ожидание обретения чего-то невозможного и небывалого, как будто ты в реальности попал в пространства своих снов, где можно обнаружить приснившееся, вынести из сна.

История с подшипником и самокатом. Её я тоже не буду пересказывать, но упомянуть о ней нужно. У Крапивина в воспоминаниях о детстве т и дело проходят два "тёмных" мотива: трусость и кража. Но если кража (присвоение) мелькает редко и как бы так на задворках, и понятно, что это случилось, может быть, однажды и не было таким уж серьёзным испытанием, то тема трусости и противостояния ей преследует героя мемуарных книг постоянно. И каждый раз герой находит новый и новый путь к освобождению. И вот тут я бы хотел отметить важное: преодолевать "самый главный порок" помогает вовсе не то, что считается общепринятым способом - через поднятие авторитета в чужих глазах кого-то Другого. Героев Крапивина хоть и беспокоит то, как он выглядит перед другими, но не настолько, чтобы заставить его перешагнуть через трусость. Для крапивинского героя вообще важнее внутренний мир, он даёт убежище от "мнения окружающих", но он же и заставляет идти вперёд и преодолевать себя. У слабого героя внутренний мир – только "домик", где можно спрятаться. У Крапивина – это башня, которая хотя и защитная, но рано или поздно с неё нужно будет взлетать. Такой "прогрессивный эскапизм", наверное…

Как это происходит в "Тени Каравеллы"? И вот тут мы приходим к теме Музыки.

"Та сторона,
где ветер
Та сторона,
где тучи…
Та сторона,
где бури…"

"Я был боязлив, а в музыке не было страха. Она была суровая, печальная была, но мужественная. Она мне напоминала о том, что я трус. Боюсь Тольки, боюсь грозы, боюсь еще много чего на свете. И ей было плевать на меня, этой музыке. Я перед ней был как прижатый к земле кустик перед нарастанием грозового фронта. Что им, высоким тяжелым тучам, какой-то кустик"

Преображению в музыке посвящена глава. О том, как звучала для него впервые Пятая симфония. О том, как раскрывался и менялся мир за эти минуты. Конечно, мы не знаем, что на самом деле увидел тогда Владька. Картины слишком сложны, чтобы запомнить и пронести их полностью через десятилетия. И я не знаю, что в них осталось из реальности, а что заново пересобрано, перечувствовано, перепрожито. Впрочем, таково свойство крапивинской реальности, что это и неважно. Потому что там Прошлое и Настоящее всегда совмещены и непрерывно вливаются друг в друга.

"Откуда-то издалека пришла сумрачная медленная музыка, похожая на движенье тяжелых туч. Будто они целым фронтом растут на краю вечернего неба, и еще не слышно грома, а только прожилки молний мерцают в лиловом сумраке. Гроза еще не здесь, не близко, но уже меркнет свет…
(...)
Это была песня о том, что есть на свете край, где рождаются смелые ветры, зовущие в дальние плавания. Не знаю, тогда или потом сложились слова, но теперь я их не могу отделить от этой музыки:

Та сторона,
где ветер
Встает стеной громадной, словно море…
Та сторона, где ветер
Встает,
как синяя стена!
Растет,
как синяя волна!..

А дальше — уже никаких слов, только нарастающая радость и бесстрашие"

…Вот так. И что тут можно ещё добавить?

Нет, есть ещё одно. Что можно и нужно сказать. Это так, просто ещё одна искорка из Вечного Жемчуга, которая вспыхнет позже. Не только в "Той стороне", но и в "Ночи большого прилива", помните, тот вечно зовущий, тревожный, дальний, не затихающий сигнал трубы? И ощущение, будто ты сам пришёл из какого-то иного мира, забыл его, забыл себя, и ничего бы не случилось, если бы не этот сигнал, который невозможно забыть, и не будет покоя, не будет сна, пока не сумеешь вспомнить, понять, вернуться и снова уйти – дальше…

"Тень Каравеллы": у чистого истока
2023-03-31 14:26 alfare
"Мы поняли тогда: нам нужны не просто книжки про острова и тайны. Нужны такие вечера. Вечера с гудящим огнем и разговорами о маяках и коралловых рифах. И с ломтиками картошки, которые мы жарили на железной полоске у печной дверцы. Звонко стреляли крупицы соли, на ломтиках появлялись коричневые пузырьки. Потом эти ломтики похрустывали во рту, как печенье, и были вкуснее всего на свете"

Так, наверное, начиналась Эспада и Каравелла. Когда человек вдруг видит это широкое, сверкающее раздолье. Которое больше чем корабли и паруса. Больше, чем приключения и путешествия. В нём есть люди, мальчик. Такие…

Каждый эпизод жизни пронизан светом. Знаете, что это за свет? Когда каждый отрезок пути не только проживание чего-то, а маленький прорыв в Неведомое. Глава "Визит Билли Бонса" – не просто начало мечты, не просто рассказ о мрачных и голодных вечерах в холодной, пустой комнатушке. Кто-то другой расскажет о них так, чтобы показать только то, как было тяжело, трудно, тоскливо и беспросветно. Кто-то другой, но не он. Он всегда, в каждом моменте жизни находит сияющий впереди новый свет. Книга называется "Тень Каравеллы", но она так же точно называется и "Свет Каравеллы".

"Ветер за окнами был пронзительный и лютый. Он басовито выл в проводах и тополиных ветках, но иногда срывался и начинал верещать, как прижатая в ловушке крыса. Я знал, что он лижет сугробы и взметает над ними языки летучего снега. При ледяном свете луны эти языки похожи на бледное прозрачное пламя.
Я любил смотреть на эти прозрачные факелы. Окна закрывались ставнями, но у одного ставня отвалилась нижняя половинка и оставила свободным оконце размером с тетрадку. По углам оно было затянуто узорчатым льдом. Я прижимался носом к стеклу и смотрел, как полыхают и дымятся холодом сугробы, как летят по снегу тени. Луны видно не было, но я знал, что она, не уставая, катится навстречу стремительным облакам"

Это, если вы не поняли, рассказ об очень тяжёлом времени. О трудном детстве. Да? Вот так. Кто-то будет жаловаться, кто-то – услышит музыку и увидит волшебство. Волшебство приходит к тем, кто ждёт, ищет, надеется. "Петли дверные многим поют". А тех, кому скрипят, здесь не ждут, проходите мимо…

Даже страх, липкий, обессиливающий детский страх – не просто так. Его надо не просто перебороть. Его следует использовать как ещё один ключ к двери в сказку. Сказки не бывает без страха. Сказки не бывает без тоски. Но Он всегда рядом, и всегда за "плоской белой рожей со страшными глазами" последует история, которая покажет, что жизнь всегда слишком удивительна, чтобы давать страху победить.

…И ещё, как всегда, герой его книг не собирается пассивно мучиться. Он ищет выход. Снаружи или внутри себя.

А дальше – она, Книга. И Крапивин пишет:

"Наверно, так бывает только в детстве: читаешь книгу, но не замечаешь слов, а как бы видишь кино. Я видел совершенно отчетливо стертые ступени гостиничной лестницы, частые переплеты окон, за которыми ночь и опасность, дрожащие свечи в руках испуганной хозяйки и ее сына Джима. Огоньки этих свечей желтыми точками отражались в железных полосках, которыми был окован зеленый дубовый сундук. И наконец, видел я хозяина этого сундука…"

А вот я, честно говоря, не знаю, как было у меня, ВИДЕЛ я то, что читал или нет. Нет, буквально ВИДЕЛ – это вряд ли. Может, кто-то "видел", но мне кажется, тут сложнее. Я не знаю, как это описать. Просто на этом уровне стирается граница между тем, что ты видишь, и тем, что ты читаешь. Нельзя сказать, что я прямо видел то, что читал. Но ведь как-то мы себе эти образы впитывали. Как-то представляли. И не то что бы там шла работа по превращению слов в образы. Если бы она была, книги бы не вливались в нас так стремительно и сильно. Я не знаю, как это происходит, когда километры слов напрямую, без усилий превращаются в образы. Но ведь они именно что превращаются. А ещё интересно: как много мы в те времена не знаем, не знаем, как выглядят те или иные предметы и пейзажи, но всё равно заполняем их своими фантазиями, заполняем легко, не напрягаясь. Происходит чудо, волшебство. Откуда ребёнок узнаёт множество вещей, картинок, как он их себе представляет? Но представляет же.

…Вы, конечно, поняли, что сейчас был рассказ о том, как чудесным образом в мир Света Каравеллы вошла знаменитая книжка Стивенсона… Эта книжка случилась у многих в детстве, и, думаю, мало кого оставила равнодушным. Но для большинства она так и осталась просто приключением. Чтобы явилась Каравелла, должны были случиться и другие события. Например, те вечера у печки и разговоры. И люди, с которыми можно разделить путь к Неведомому.

Интересно, что у меня с книгой Стивенсона тоже связана немного необычная история. В моём детстве такой книжки не было… на русском языке. Но брат увлекался немецким, учился в университете, когда я был ещё младшеклассником, и привозил из Большого Города разные книжки на немецком – их там можно было купить свободно, книги Волкова про Изумрудный город, например. И вот эту, "Таинственный остров", тоже. Я помню, как брат, устроившись на диване, читал мне "Таинственный остров" "на лету" переводя с немецкого. Получалось медленно, с запинками, и понятно, что без особых изысков: всё-таки брат не был настоящим переводчиком, а только студентом физико-технологического факультета, ну, там что-то по технологии полупроводников, неважно. Желание услышать книгу хоть как-то было слишком велико, чтобы обращать внимание на мелочи.

…Интересен момент, когда пассажир превращается в капитана. Крапивин показал это изящно. "Пассажир" корабля может так и остаться случайным пассажиром, может стать "заклёпочником", а может – капитаном. В чём разница? Намёк на это есть в эпизоде о книжке про Гулливера.

Павлик обнаруживает, как ему кажется, вопиющую неточность на первых же страницах: он с высоты своего "опыта" судит о том, что "не бывает же трёхмачтовых бригов". Откуда он узнал? Да где-то увидел в примечаниях к какой-то книжке, что бриг – это вот так. И всё. И книжка про Гулливера оказалась забракована. Романтика ничто, если она противоречит реальности, уверен Павлик. Наверное, это хороший подход, но настоящий капитан всегда чуть больше, чем тот, кого прочно держит реальность. Для Владика досадная неувязка – препятствие, которое нужно преодолеть, а не повернуть назад. И он находит объяснение: наверное, когда-то корабли могли быть чуть-чуть другими, ведь книга-то про старые времена!

А дальше уже и сам Владик становится придирчивым читателем. Ищет ответы, запоминает, разбирается. Но этот эпизод важен: если на пути в Неведомое появилась прозаическая неувязка – не стоит полагаться только на доступные тебе знания. Путь стоит надежды и поиска.

Ещё вот интересно: у многих из нас были книги, которые мы глотали, и были книги, которые мы старались читать долго, много-много волшебных вечеров. Владику повезло, что Павлик тоже очень хотел прочитать "Остров сокровищ" как можно быстрее, и пришлось искать такой вот компромисс, при том, что книжка всё-таки была Владика. Прочитал бы он её "побыстрее", один, за вечер, и… что? Не случилось бы в самый важный момент ни "Таинственного острова", ни "Гулливера", ни других. Не было бы вечеров с разговорами о путешествиях и каравеллах.

А потом – снова нежелание смириться с обстоятельствами. Против Татьяны, которая из благих побуждений портила такие вечера. Тут обратите внимание, в книгах Крапивина ребёнок часто выступает против несправедливого обращения, но всегда это не каприз, не буза из-за плохого настроения – а попытка отстоять что-то важное с обоснованием правоты. Нет, конечно, это фильтр. Я думаю, что в реальности любой ребёнок устраивал скандалы добиваясь в том числе и того, на что не имел оснований рассчитывать. Не бывает у нас на Земле таких идеальных детей, которые всегда правы. Но Крапивин не пишет (или почти не пишет) о таком. Тут же кто-то вскинется – а-а-а-га-а! Вот, значит, как! Из книг Крапивина-то получается, что если бузит – то прав, то есть, всегда прав!? А вот нет. Это фильтр, да. Крапивин описывает почти всегда только те моменты, когда у человека есть основание быть правым. Не на 100%, и есть сомнения, и эти сомнения всегда показаны. Ну, вот так. Кто-то покажет капризного принца, как в фильме "Про Красную Шапочку", которого не помешало немножко повоспитывать. Но у крапивинских героев всегда есть свои, внутренние сомнения. Есть честный поиск справедливости для себя. Честный – потому что если обманешь, будешь наказан. Так устроен тот мир. И нет судьи строже, чем ты сам и те люди, которые на твоей стороне. Даже мама может быть такой судьёй. Осознание того, что тот, кто спрашивает с тебя – должен тебя же любить, очень важное. Смог бы Журка прислушаться к отцу, если бы не мама, которая неожиданно заставила Журку сомневаться в своей правоте?

И да, мама. В рассказах том, как длились эти вечера с дальними плаваниями, приключениями и парусами есть момент:

"Вечер бежал за вечером. Они пролетали словно в тени больших парусов, на которых танцевали отблески огня. Что это было? Вспышки пушечных залпов? Отсветы пламени вулканов? Блики таинственных береговых костров? Едва сгущались сумерки, как белые паруса уносили нас в синюю страну бурь и открытий. И мы жили в этой стране, пока с улицы не доносился стук в дверь. Долгожданный стук.
Да, несмотря на радости хорошего вечера, ожидание этого стука все время жило во мне. Оно пробивалось сквозь книжные тревоги, опасности и тайны.
Отпирал дверь обычно Павлик. Он возвращался, и я спрашивал с замиранием:
— Чья мама пришла?
— Твоя, — говорил он со вздохом
Я срывался и вылетал в кухню.
Не судите строго. Даже настоящие суровые капитаны становились маленькими в те минуты, когда им случалось встречать маму. Можно понять нас, мальчишек, росших без отцов. Мама — это было все. Мамино возвращение с работы — это была радость, о которой думали с утра. Пусть простят меня паруса и пассаты, что в этот счастливый миг я забывал о них..."

"Сказки Севки Глущенко": О несправедливости
2023-03-19 23:37 alfare
Так и не случилось у меня сделать цельный очерк об этой книге. Возвращался к ней в течение больше чем полугода, снова и снова отвлекаясь на другие темы… Я перехожу к "Тени Каравеллы", но чтобы закончить со "Сказками", остановлюсь коротко на одном моменте, о котором, кажется, уже писал когда-то, но применительно к другим книгам.

Разные люди страдают по-разному от разных бед. Но мы сейчас говорим о детстве, а в детстве что больше всего причиняет страданий? Боль физическая, расставание с мамой, с друзьями, голод, болезнь, унижение, непонимание, потеря чего-то важного… и несправедливость. Я не пытался вспоминать и перечислять всё, но намеренно выделил "несправедливость". Это особенный источник страданий, как мне кажется, возможно, один из самых важных. И он также ключевой во всей философской системе Крапивина. Возможно, позднее он стал больше внимания уделять "доброте", как "лекарству" от неизбежности несправедливости: если мы не можем быть справедливы абсолютно (а мы не можем), то хотя бы стоит стараться компенсировать эту невозможность добротой?

Но у раннего Крапивина "справедливость", как элемент миропорядка, была очень важной категорией. Я, пожалуй, не знаю других писателей, тем более детских, которые бы ставили справедливость так высоко в иерархии ценностей для человека.

Причём, дело тут не в борьбе за справедливость самой по себе. Сказанное не значит, что герои крапивинских книг непременно "как ястреб бросаются" на несправедливость, тем более, что бросайся или не бросайся, а исправить непоправимое нельзя. Герои всяческих робингудных и капитангрантовских романов на самом деле не исправляют несправедливость, они пытаются бороться с последствиями, компенсировать причинённые страдания одним и наказать других. "Исправлением несправедливости" это можно назвать лишь условно, потому что чаще всего несправедливость страшна тем, что исправить вред от неё нельзя. Награда в финале за страдания – это немножко другое. Счастливый финал в "Оливере Твисте" (я, признаюсь, так и не прочитал саму книгу, знаю её только по пересказам и давным-давно смотренному фильму) – это не исправление несправедливости, это "выплата компенсаций главному герою-пострадавшему". Такие книги показывают, что мир несправедлив, но как решение проблемы предлагают герою терпеть и быть добрее, сильнее, "лучше", короче. И тогда всё "рано или поздно" будет хорошо.

Как бы это объяснить… проблема справедливости в обычных книгах образно напоминает мне эпизод из книги "Динка прощается с детством". Там некие пацаны скрываются в лесу в заброшенном доме, и когда Динка ночью пробирается в их логово, выслеживая своего пропавшего приятеля, один из пацанов разбивает ей голову, оглушая – так, на всякий случай. А между прочим, как утверждают специалисты, оглушить человека ударом по голове, не причинив серьёзного вреда, довольно проблематично даже для профессионала. Там всё "как повезёт". Впоследствии этот пацан и Динка становятся друзьями, ну, мало ли, что было в прошлом? Потом-то всё стало хорошо!

Человек, сталкивающийся с несправедливостью (то есть, с ситуацией, когда тебя незаслуженно обидели, а сделать ты с этим ничего не можешь) получает только два варианта на выбор: перетерпеть и в будущем стать сильнее или мстить обидчику, невзирая на последствия. Оба варианта не очень. Первый не исправляет несправедливость, второй – тоже не исправляет. Первый даёт надежду на удовлетворение в далёком будущем, второй позволяет кратковременно насладиться местью, а затем пострадать ещё сильнее, потому что миру, в общем, пофиг, что ты был прав.

Казалось бы, что тут можно придумать ещё? Какие найти варианты? Их нет, говорит мировая литература. Но Крапивина это не устраивает. Мир должен быть другим.

Крапивинский герой и крапивинский мир – это система, где в центре отсчёта будет стоять не терпеливое превозмогание в ожидании воздаяния, но и не месть для кратковременной иллюзии победы. Это система, в которой так или иначе существует надежда на справедливость. Вот сейчас внимательно перечитайте предыдущую фразу и подумайте, потому что это важно.

Мы должны сделать справедливость хотя бы даже и из ничего. Хотя бы внутри себя. Поделиться этим ощущением, что справедливость в мире – это НОРМА, то есть, она должна быть нормой, и надо донести это мироощущение до других.

Здесь, конечно, сразу будет возражение: но ведь справедливость у каждого своя, и "конфликт справедливостей" неизбежен? Да, конечно, но вот здесь книги и показывают, каким должен быть мир, чтобы "справедливости" уживались.

Самый большой разговор на эту тему получился в пространстве романа "Журавлёнок и молнии", недаром там даже прозвучало выражение "машина справедливости". Но "Сказки Севки Глущенко" тоже очень интересно, компактно, то есть сжато, концентрировано дают нам тугой жгут связанных между собой картинок и размышлений на тему. "Сказки", повторюсь, очень концентрированный текст, случается, на пространстве одной страницы незаметно "выстреливаются" до десятка тем. На этом можно было снова остановиться особо, но о плотности потока крапивинских текстов я уже не раз упоминал, в конце концов лучше посвятить отдельный очерк, а пока… К финалу жгут уплотняется. Моменты кульминации там идут один за другим, в самом грубом приближении их там три – когда Севкина одноклассница Алька находится между жизнью и смертью, и Севка, "порвавший" с верой в Бога ради того, чтобы стать пионером, снова просит Бога о помощи. И когда учительница Гета отказывается отдавать Севке бесконечно важное для него письмо, грозит порвать его. Она не слышит и не хочет слышать, что сейчас происходит что-то бесконечно более важное, чем её маленький школьный мир. Ну и третья кульминация – в самом финале – это встреча с вернувшимся с фронта отцом.

Почему я так выделяю эти кульминации? Они важны как иллюстрация того, что Севкином мире идёт отчаянный поиск справедливости – и есть НАДЕЖДА, и эта надежда победит. Не так, как в других история. В других историях письмо могли не отдать, а Севку за его выходки наказать куда более строго. Но потом Севка бы поумнел, покрепчал, стал сильнее и получил Награду за страдания. В других историях девочка Алька могла бы и не выздороветь, но зато потом Севка бы вырос и встретил бы девушку ещё лучше. В других историях отец мог бы и не вернуться…

Севкин мир полон опасностей и невзгод, но он светел. И благополучное разрешение кульминаций там – не рояли в кустах, а органично встроенная в мир система. И это сделано не просто так: нам, читателям, даётся установка на то, каким должен быть мир даже в очень непростых условиях. Это не розовые очки обмана, но попытка показать мир чуть более настоящим. Ведь искривлённый в плохую сторону мир тоже фальшив. Хуже того, он ядовит.

Здесь тонкий момент. Писатели часто рисуют мир слишком искажённо. В приключенческих книжках он слишком упрощён. В проблемных – испорченно-чёрен. Но ребёнок должен иметь в себе заряд, запас заряда для исправления мира внешнего изнутри. Даже в минуты беспросветно чёрного "утыка" может открыться дорога к Островам. Сейчас перечитываю "Тень Каравеллы", где есть очень важная для последующего продолжения темы глава на эту тему… Мир детства не должен всё время показываться через закопченные стёкла боли. И несправедливость не должна торжествовать. Несправедливость – самый страшный яд. Можно терпеть боль, голод, жажду, преодолевать страх. Но привыкать к тому, что мир несправедлив – нельзя. Это отравляет нас и весь мир через нас. И если нет правды на земле, то она должна быть в книгах.

В книгах Крапивина очень чётко и сильно обозначено отношение героев к несправедливости. С одной стороны все их чувства показаны убедительно, верно и глубоко, с точностью до самых мелких нюансов. С другой — Крапивин никогда не впадает в заунывное жалостливое завывание и мутное самокопание. Всё, что нужно — сказано, лишнего ничего нет. Из этого следует предельная яркость и ясность.

Я в детстве примерно так же всегда относился к несправедливости к себе, как показано это в "Сказках". "Несправедливость к себе", да... В "Сказках" речь идёт именно о несправедливости к себе (кроме разве что момента с болезнью Альки). Вы, может, скажете, что это неправильно, что несправедливость к себе надо проглатывать и смотреть только на несправедливость к другим? А потом это развивает глухоту (я терпел и другие потерпят).

Очень страшно понимать, что у кого-то этой свободы внутреннего выбора в детстве нет. Что они не чувствуют её в себе до момента, когда уже слишком поздно, когда надежда уже иссякла, когда срывает последний клапан, и решаются уже на то, на что решаться как раз нельзя.

* * *
"Когда Севка стал большой, он много думал, почему зло часто бывает сильнее, чем добро. Почему нахальные, жадные, нахрапистые люди побеждают хороших и великодушных? Почему умные и добрые иногда боятся злобных, безграмотных, безжалостных, тупых? Ведь и Нина Васильевна почему-то боялась Гету. Он понял до конца это после, но смутно чувствовал и в тот горький день.
Когда Севка вырос, он научился отвечать на такие вопросы. Научился даже давать отпор тем, кто делает зло. Не всегда получалось, но он старался. Отвечал иногда словами, иногда делом, а если надо, то и проще – по зубам. Но всё это было потом, а пока он сидел и думал: «Почему же так?»
Почему Нина Васильевна не возьмется сама учить второй «А» и не велит, чтобы Гета убиралась работать сторожем дровяного склада или продавщицей в рыночном киоске, – там ори и ругайся сколько хочешь. Почему вожатая Света не подойдет и не скажет: «Сева Глущенко, мы во всем разобрались и считаем, что ты всё же должен стать пионером». Почему не придет поскорее май и не выйдет из больницы Алька и не скажет тихо, но решительно: «Не буду я оставаться на второй год. Ни за что на свете…»
Если бы всё это случилось, это было бы лучше всяких сказок. Севка не знал, что со временем так всё и случится. Кроме одного: Гета уйдет не в сторожа и не в продавцы, а в инспекторы гороно. Она слегка располнеет, заведет шляпу, не станет больше говорить «пОльта» и «на лошадЕ» и научится мило улыбаться. Но это не важно. Главное, что она уже не будет учить ребят…"

Космология крапивинского мироздания, 1
2023-02-20 18:51 alfare
Идея в принципе грандиозная, но не думаю, что смог бы осилить её один даже наполовину. Так что здесь будет всего лишь попытки наметить направление. Кроме того, если бы это взяться делать по-настоящему, то нужна масштабная работа художников.

Во-первых, чем это НЕ является. Это не карта крапивинских миров. Потому что карта сама по себе не может показать структуру и взаимосвязи. Однако она могла бы служить хорошим (и необходимым!) визуальным сопровождением.

Во-вторых, это не попытка изложить "физику" мира, даже если понимать "физику" именно в кавычках. Картина, которую я вижу и пытаюсь передать, находятся где-то в соединении самых разных понятийных слоёв. От физического до литературного. Я не знаю, как это можно обозначить коротко, проблема в том, что я не знаю и примеров чего-то подобного, кем-либо созданного в нашей цивилизации. Если бы они были, можно было бы опираться и ссылаться. А так… у меня есть только направление.

Крапивинская вселенная не может существовать только в привычных нам измерениях. Но дело в том, что те, другие измерения, о которых пойдёт речь – они вообще иного рода. Это попытка объединить в одной матрице принципиально разные величины. Затея окажется бредовой, если я не смогу показать, насколько она красива. А красота – это одна из высших категорий, если взять эту высоту, остальное будет возможным.

Самым главным вопросом будет: найти Начало. Точку отсчета, с которой начинается мироздание. Это очень трудная задача, и если ошибиться, то просто вернуться назад и начать с начала уже не получится, потому что останется ложный след, он будет мешать, искажать. Однако ошибка неизбежна, смиримся с этим.

Начало, точка отсчёта предполагает систему координат нескольких измерений. Мне нужно попытаться разобраться не только в том, что первично, но и в том, что абсолютно. Что такое "время" и что такое "пространство" в этом мироздании, потому что обычное время и обычное пространство здесь будут не применимы.

Если пытаться идти по самому простому, лёгкому пути, то надо попытаться определить, что в крапивинском мироздании является "самым сильным". У меня приходит на ум прежде всего Лабиринт, непонятная в принципе вещь, которой абсолютно подчиняются пространство и время. Я не смогу удержаться от того, чтобы не проецировать сюда "амберовские" идеи, возможно, это плохо, но пусть пока будет так.

В "Ночи большого прилива" Лабиринт "строят", но я думаю, что это не совсем верное толкование. Склонен предположить, что Лабиринт скорее "отображают", "вызывают" его проекцию в данную реальность. Лабиринт – некая первооснова, в которой сосредоточен механизм мироздания, который стоит выше не только пространства-времени, но и физических законов вообще. Это как бы прямое обращение к прямому воплощению сил Творения. Сила Творения послушна лишь Слову, то есть, Замыслу. Если Замысел верен и имеет необходимые свойства – он проявляется, меняя реальность по Слову.

У меня большое искушение снова начать разбирать вопрос, кого и почему будет слушаться Лабиринт, и почему он забирает силу у его "создателя". Здесь снова пришлось бы говорить о крови (снова напомнить историю рыжей девочки с зелёным бантом, в том числе), и пришлось говорить о том, что Лабиринт не просто "забирает силу" – в нужной мне картинке он её не "забирает", это неверное толкование. Он не вампир какой-нибудь… Просто чтобы "построить" Лабиринт, надо отдать взамен нечто, равное по значению. Часть своего собственно мира. А что значит "отдать часть своего собственного мира"? А это значит – оставить часть себя для Лабиринта. "Создать Лабиринт" – это в некотором смысле – как построить новую Вселенную. Но нельзя её "просто построить" – в неё надо вложить не просто "силу", в ней надо оставить кусочек своего мира, оставаться там навсегда. "Никто не строил Лабиринт дважды" – это может означать, что никто не творил Мир дважды, потому что сотворив его, ты обязан туда войти и там существовать. Здесь также надо обратиться к теме "Синего Треугольника", в ней, по сути, показан тот же Лабиринт, но под другим углом: Рассказчик творит мир и уходит в него. Но Крапивин создавал Синий Треугольник всю жизнь, а Дэни "создал" Лабиринт за считанные мгновения. Как так? Возможно, дело в том, что "построить", точнее, "вызвать", "открыть вход в" Лабиринт – что-то вроде аванса, залога, обещания, начала пути.

Итак, я предположил, что в Начале будет Лабиринт – или Синий Треугольник, который тоже Лабиринт, но Треугольник – это, скорее, вся сфера, внешняя граница мироздания, весь созданный посредством Лабиринта мир. А может быть и иначе: Синий Треугольник – это отображение Лабиринта на литературные координаты.

…Что происходит, когда "рождается" ("открывается") Лабиринт? Рождается Кристалл. Кстати, в том же "Вечном жемчуге" это показано, точнее, дано начало всей будущей цепочке. У "границ" Лабиринта герои находят Жемчужину, которая затем вспыхивает звездой. Но в "Заставе" или в "Выстреле с монитора" (надо уточнить) проводится мысль, что и Кристалл "вырастает" из Жемчужины. Кристалл также может превратиться в звезду, но мне кажется, здесь идёт некоторая путаница-подмена-упрощение. Дальше показано, что Кристалл – не звезда, а модель (зародыш) целого нового мироздания. И вспыхивает не звезда, а новая вселенная. Собственно, примерно то же можно сказать и об искорках-галактиках, Крапивин здесь упрощает картинку, потому что другая галактика находится "всего лишь" в масштабах пространства, но чем дальше, тем отчётливей он проговаривает совсем другое – дело далеко не только в пространстве, речь идёт о полностью новом пространстве-времени.

Как быть с этим противоречием: у Крапивина Кристалл может быть то "всего лишь" звездой (как однозначно видно в "Белом Шарике"), так и мирозданием? Возможно, тут имеется в виду, что звезда может быть "входом" в новый мир? Здесь мы касаемся ещё одной сложной темы – отношения автора с Чёрными Дырами. Они однозначно негативно помечены в разных текстах, как поглотители, но не врата. Это ещё одна отдельная тема, на которую я пока не стану отвлекаться. Замечу лишь, что ведь и Лабиринт может не дать нужного своему создателю, если у того не достаточно "сил" (вернее – "внутреннего мира"), чтобы соответствовать запрошенному. Тогда недостойный просто погибнет, растворившись.

В общем, пока, для простоты, предположим, что вокруг Лабиринта расположен, собственно Кристалл. А такое понятие, как Дорога, как я писал предыдущих очерках, является способом взаимодействия, способом сознания существовать вне привязки к пространству-времени.

И есть ещё, конечно, Безлюдные Пространства… я бы не хотел сейчас сильно отвлекаться, и скажу пока, может быть, излишне афористично… это "место, где Земля закругляется". Место, где реальность Лабиринта смыкается с реальностью иных миров.

И прежде чем перейти к другому слою-пространству координат, я напомню ещё об одной книге – "Рыцарь прозрачного кота", напомню просто потому, что до сих пор не дописал о ней в "Разгадках", начинал, но остановился. Но сейчас полезно было бы привести некоторые картинки- моменты из неё, потому что они хорошо иллюстрируют идею.

Там, кто помнит, за внешне очень детскими и сказочными декорациями, проговорено почти всё то же, что я сейчас написал. Есть Страна (иной мир!) Астралия. Сердцем её является особенным образом "заряженная"… пробка от графина! Энергия этой чепуховой штуковины (игрушки) движет всеми волшебными силами страны. Когда она иссякает – страна начинает погибать, вначале иссякает магия, а без магии… полагаю, само по себе существование подобного мира рано или поздно окажется невозможным. И чтобы не забыть, упомяну, что "магия" там – это не только (не столько!) возможность работать разного рода механизмам без бензина и электричества. Магия – в её правильном понимании – это возможность поддерживать правильные отношения в мире. Когда некая "сила" поддерживает реальность в заданных параметрах, и людоеды смогут перевоспитываться, питаясь морковкой, упрощённо выражаясь, а Золушки обязательно в своё час становятся Принцессами.

Однако обратите внимание: пробка от графина – не что иное, как тоже Кристалл. Который когда-то ("давным-давно") по сути создал, вложил в него самого себя, отдал себя, свою фантазию, свои мечты, свои желания, свою СИЛУ – маленький Орест. Построил (открыл) свой Лабиринт. И вокруг этого Лабиринта, Города-на-Холме, выросла волшебная страна Астралия.

…А теперь, следите за руками, будет ещё один важный момент. Важный для дальнейшего разговора: страна Астралия была однажды ещё и нарисована. И картина, на которой Астралия была изображена, обладала необычными свойствами. Дело даже не в том, что она была как будто живой, дело в том, КАК на ней показали пространство. Оно словно не подчинялось обычным законам. Далёкое могло быть близким, и…

Я это сейчас к чему? Картину, которую нужно будет как-то в дальнейшем показать – ей тоже нельзя "просто нарисовать". Она должна существовать в различных слоях. Вот сейчас, в первой части, я описал первый слой. Следующими слоями будут:

География. Это, собственно, места. Надо определить, какие географические "точки" крапивинского мира находятся ближе к Центру, какие – удаляются. По какому принципу это распределение можно сделать? Предполагаю, что по уровню того, насколько они полно и сильно вобрали "силу" Лабиринта. Но с нею всё тоже непросто. Есть места чисто волшебные, как, например, Город из "Ночи большого прилива", а есть совершенно "обычные", как дом на улице Герцена. Чтобы "нарисовать" такую "карту", надо, в первую очередь определить систему связей. Что-то из теории графов, красиво выражаясь. Важно понимать, какое место более значимо, как оно влияет на остальные и на самого создателя. Здесь, например, много подсказок может дать "Синий Треугольник", который как "шар пути" отмечает движение по Дороге. Как вообще можно наложить географии таких разных реальностей, как, например, мир Ветрогорска и Полуострова? Здесь вопрос становится понятней, если мы начнём его усложнять. Для примера, давайте посмотрим на феномен Полуострова вообще. Что такое "Полуостров" вообще в крапивинской вселенной? Такой простой вопрос поставит нас в тупик, если мы начнём считать, сколько всего "полуостровов" находится в этой самой вселенной. Их, извините, минимум ПЯТЬ (как утверждает "Кратокрафан"):

- полуостров из "Страны Синей Чайки";
- полуостров из "Я иду встречать брата";
- Полуостров из "Корабликов";
- Полуостров из "Голубятни", и, наконец
- Полуостров с мегаполисом из "Заставы".

Совпадения? Не думаю. В нашей кухонной "теории графов" всё это может означать только одно – во вселенной Крапивина такое понятие, как "Полуостров" очень важно. Оно находится в едином "векторе" и имеет какие-то сложные связи. Отражения. Если использовать вектор литературного времени, то логично предположить, что начальная точка была в "Стране Синей Чайки". На самом деле, конечно, ещё раньше, это, скорее всего, что-то, идущее из глубокой древности "внутреннего мироздания детства", что-то из игр и фантазий. Вектор "Полуострова" имеет отчётливую проекцию в измерениях не только литературных. Всегда это что-то, с одной стороны достаточно отдалённое, чуточку чужое, связанное с фантастикой, космосом, будущим. И чуточку… "отдельное". Земля, почти совсем такая же, но немножко другая. Близкая, но немножко фантастическая, искажённая. Дистанция расстояния здесь соединена с дистанцией восприятия. Полуострову в крапивинской вселенной всегда сопоставлено некое напряжение.

…Но даже такая многомерная география – относительно простая часть вопроса. Есть ещё "география сущностей". Она частично связана с той "географией", что приведена как пример выше. "География сущностей" – это, например, Дом или Город, или Остров. Или Река. Или Мост. Или пустыри. Все эти вещи оказываются "плавающими", они сопоставлены тем или иным историям, сюжетам, и они же показывают глубокие связи мира внешнего с миров внутренним. Они показывают, не ГДЕ (в отличие от географии обычной), а КАК. История про Дом – это история не про "где". Потому что Дом – это всегда не столько место, сколько набор всех связей и смыслов, которые проведут нас через пространства. Причём, Дом в крапивинской вселенной может принимать как минимум три основных смысла – это Дом, где началось Детство; это Дом, куда стремится странник; и это Чужой Дом, скрывающий Тайну.

…продолжение, возможно, последует…

Новое неизданное в печати произведение - Крапивин В.П. "Яхта Кречет"
2023-02-14 17:56 timur_mass
Аудиоверсию можно купить в издательстве Ардис.
Сценарий к фильму написан Владиславом Петровичем в виде романа. Нигде не издавался.
Сейчас появился в виде аудиокниги.
Отправное произведение "Возвращение клипера Кречет".

Автобиографические мотивы в книгах Крапивина - 1
2023-01-24 00:49 alfare
Вернуться к этой теме меня заставило одно обсуждение в сообществе "Что читать". Попросили назвать автобиографические книги о детстве разных писателей. Я не собирался там акцентироваться на Крапивине, к тому же парочку его книг и без меня упомянули, но затем, немного полемизируя с одним из комментаторов, задумался…

Да, я уже писал о чём-то таком раньше. Но именно когда начинаешь сравнивать с другими писателями, различие высветляется особенно резко, ярко.
Крапивин совершенно иначе подходил к построению собственной автобиографии в "мемуарных книгах". Никто так не делал. Именно так, в совокупности - никто.

Повторю, обычно если писатель рассказывает о собственном детстве, он либо пишет "классические мемуары", где "вспоминает", перечисляет события, размышляет. Ещё он может написать повесть, где соберёт факты, воспоминания, подгонит их под сюжет, более-менее оставаясь в границах достоверности. Книга при этом выглядит как натуральный "фикшн", придуманная, сочинённая история, с сюжетом, все дела… Единственно, часто такая история рассыпается на отдельные элементы мозаики, рассказы, так случается, если автор не может, оставаясь честным с фактами, соединить их все в единый, гармоничный, классический сюжет со сквозной "аркой"… или как это будет по-русски?

Ещё бывает, что писатель пишет полностью выдуманную повесть о детстве, в которую добавляет собственные воспоминания, но эти воспоминания – не основа сюжета, они лишь помогают добавить деталей, создать атмосферу. Основой может быть какой-то один-два случая из детства, плюс – реалии, остальное либо подсмотрено, либо подслушано, либо придумано.

Вы можете сказать: "но ведь Крапивин делал то же самое!" И нет. Это не очень заметно в отдельных книгах, пока не станешь сравнивать "со списком в руках", весь "массив". Я, отвечая в комментах на вопрос об автобиографических книгах Крапивина, бегло, навскидку, попытался прикинуть такой список. И пока писал его, появилась интересная картинка…

Но сперва сам список из того коммента. Подчёркиваю, он сделан по памяти, навскидку, в нём могут быть ошибки. Поправляйте меня, пожалуйста.

Итак, цитирую:

"С Крапивиным сложно, у него очень много книг, где он переплетает автобиографические воспоминания с додумыванием, но 100% автобиографической повести или романа нет ни одного.

Есть автобиографический цикл из 6 повестей "Золотое колечко на границе тьмы", там очень много чисто автобиографического, но элементы додумывания тоже есть.

Много автобиографического в повести "Сказки Севки Глущенко", отчасти — в продолжении "Трофейная банка, разбитая на дуэли". Частично о собственном детстве рассказ "Остров Привидения". Повести "Однажды играли...", "Под созвездием Ориона", "Ржавчина от старых якорей", "Непроливашка", "Пять скачков до горизонта", "Клад на Смоленской улице" — там везде воспоминания о детстве перемешаны с воспоминаниями уже из более поздних времён, размышлениями и фантазиями. Такая структура "свободного мемуара". Многое из собственного детства в книге "Стеклянные тайны Симки Зуйка".

В "Тополиной рубашке" почти всё сказка, но в начале много реальных воспоминаний, собственно, сказка там вырастает из детских снов, страхов, фантазий и воспоминаний, это прямо там указано. Есть элементы автобиографии в "Алых перьях стрел", но я плохо помню, как там с этим. В "Стальном волоске", полностью придуманной трилогии, Крапивин, как он говорил, пытался встроить много картинок из прошлого своего города, но в совершенно другую историю, но там "всё сложно".

Ну и конечно, как вы заметили, в "Хронометре", первой книге "Островов", много картинок из детства. В общем, там всё сложно. Нет на 100% ТОЧНЫХ автобиографических книг, всюду в перечисленных книгах он как бы скользит между временами, реальностью, снами и выдумкой.

Так что я бы сказал, что его реалистичные книги надо делить на книги, где он пишет о героях и времени ПОСЛЕ своего детства — как, например, "Журавлёнок", "Мальчик со шпагой", "Колыбельная для брата", "Та сторона, где ветер", "Оруженосец Кашка" — и книги, где он пишет о времени собственного детства, и тогда он обязательно в той или иной степени добавляет туда капельку собственной биографии. Впрочем, даже героя книги о более поздних временах, Славку из "Троих с площади Карронад", он тоже частично списал с себя"

Вот. Пока что я не сказал ничего нового, правда, вы всё это и так знаете. О том, что Крапивин вытроил из воспоминаний о собственном детстве колоссальную махину Мифа, я уже не раз упоминал. Ничего подобного такой ЗАПУТАННОСТИ времён и реальностей больше нет ни у кого. Но не буду пока к этому возвращаться. У меня сейчас два других вопроса-темы.

Первый – это, собственно, список книг, где Крапивин использует автобиографические мотивы. Хотелось бы с ним всё-таки разобраться. Память у меня "ниочень" и были бы полезны ваши подсказки. Что нужно: я бы хотел сделать такой список, где вначале идёт самые близкие по реальным фактам биографии книги. И – по убыванию, когда реальность начинает смешиваться со снами, смещением времён, додумыванием и реальными, но уже чужими судьбами.

Как я понимая, список безусловно будет открывать "Тень Каравеллы". Которую я то и дело начинаю перечитывать, но всякий раз отвлекаюсь на что-то другое.

А вот дальше… дальше всё становится сложно. Кто хорошо знаком с реальной биографией Крапивина, может быть поможет разобраться, в каком порядке стоит говорить о перечисленных выше книгах, помимо "Тени Каравеллы":

Шесть повестей из "Золотого колечка на границе тьмы", "Сказки Севки Глущенко", "Трофейная банка, разбитая на дуэли", "Остров Привидения", "Однажды играли...", "Под созвездием Ориона", "Ржавчина от старых якорей", "Непроливашка", "Пять скачков до горизонта", "Клад на Смоленской улице", "Стеклянные тайны Симки Зуйка", "Тополиной рубашке", "Алые перья стрел", "Хронометр" и даже "Трое с площади Карронад" – поскольку понятно, что воспоминания Славки там в значительной степени от самого Крапивина.

То есть, в идеале – а это огромная работа, я один её не потяну – хорошо бы создать РЕАЛЬНУЮ, точную и максимально полную автобиографию Крапивина из противоречивых картинок его книг. "Противоречивых" – не в плохом смысле. Противоречивость, как кровь, выпитая Маргаритой, давно стала гроздьями винограда, стала мифом и создала новые миры. Её не нужно пытаться разрушать, но о ней стоит говорить. Эта реальная биография не разрушила бы всё выдуманное, нет, я уверен, она бы лишь стала чем-то вроде тропинки. Одной из.

Как это вообще можно сделать? Ну, прежде всего сопоставив отдельные моменты. Я, собственно, всё никак не доперечитаю "Сказки Севки Глущенко", отвлекаясь. Вот и сейчас, хотел продолжить писать об этой книге, но тайна автобиографических мотивов навела меня на мысль, что надо бы попробовать читать эту книгу ПАРАЛЛЕЛЬНО хотя бы с "Тенью Каравеллы". Несколько страниц оттуда – несколько оттуда. Чтобы сопоставления стали особенно заметны.

Тогда реальные факты легче всего высветить. Например, "мучения" автора с плохим почерком. Этот мотив повторяется не в одной книге, и, вероятнее всего, он реальный.

Про отчима и говорить нечего, это давным-давно проговорено, интересно там другое – отчим в книгах, имя которого каждый раз чуть-чуть меняется, показан то лучше, то хуже. Например, в "Сказках Севки Глущенко" Иван Константинович так и не становится отчимом Севки, уезжает к родным в далёкий другой город, и у Севки остаются о нём хорошие воспоминания. Собственно, тут вообще очень причудливо наложились линии родного отца Крапивина и отчима. И даже можно предположить, что автор прикидывает вариант реальности, в котором отчим так и не стал отчимом, а остался просто "хорошим другом семьи", зато вернулся настоящий отец.

…Полистав "Тень Каравеллы", обратил внимания на эпизод "с гранатой". Мотив "затыривания" чужой вещи время от времени возникает у Крапивина то там, то здесь, я уже не помню всех примеров. В какой-то из повестей такой вещью была, например" монета. Но с гранатой, видимо, реальный случай. В "Тени Каравеллы" об этом рассказано довольно мягко, а вот в "Островах", когда Гай спрятал и хотел присвоить гранату Пулемётчика, ситуация, явно сочинённая, но она обострена до предела, сублимирована и выведена в один из важнейших сюжетообразующих мотивов. Я практически уверен, что случай "с гранатой" был у Крапивина в реальности, раз уж он много раз обращается к нему, и для него так важно отыграть в иной реальности это "колечко".

Отношения с соседями по дому, приятелями на улице – там пока ещё надо разбираться, но мне кажется, там всё тоже очень не просто, как и в случае с отчимом. Потому что старший товарищ и сосед Павлик всё-таки фигура, видимо, сложная. Мне кажется, Владику не хватало ощущение равноправности, сосед Павлик мог покровительствовать младшему, но всё-таки в основном смотрел свысока, где-то не воспринимал как равного в компании, где-то снисходил, где-то признавал, что Владик человек вполне стоящий, но в целом всё это не могло быть заменой настоящей дружбе "на равных" и потом отразилось во множестве сюжетов, где младший стремится занять достойное место в компании старших, стать равным, полностью своим - и старшие это рано или поздно понимают.

Кстати, обратил ещё внимание на такой момент: в первых главах "Тени Каравеллы" мельком упоминается "ленинградец Юрик Давыдов", который уехал, судя по всему, когда герой книги учился ещё в первом классе. А в "Сказках" Юрик появляется и тоже уезжает, но гораздо позже, когда Севке уже девять лет. Скорее всего, такой человек действительно был в реальности, но Крапивин в "Сказках" перенёс, расширил, изменил историю о нём, чтобы получился уже более значимый элемент сюжета.

А о серьёзной, заботливой девочке Альке из тех же "Сказок", которую Севка мог бы слишком долго несправедливо не замечать, если бы не День Рождения, надо будет поговорить позже…

...
Да, я забыл сказать собственно о том, в чём же заключается главное отличие Крапивина-мемуариста, отвлёкся. Хотя я уже, кажется, писал и об этом. Дело в том, что у Крапивина такой... не знаю, может быть постмодернистский даже подход. Потому что он откровенно, отрыто смешивает реальность, вымысел, сны и всё то, что родилось на границе этих слоёв. Но дело даже не в том, что он это делает, а в том, как, он же бесконечно продолжал игру с читателем и - главное! - самим собою в "продолжение своего детства". То есть, оно у него не закончилось. Он постоянно его допридумывал, доигрывал, "до..." как это сказать, "...снил" (от слова "сны"). Честно указывая: вот, я перед вами признаю, что сам уже не могу разобраться точно, где что было на самом деле, и меня это устраивает, и я буду дальше разворачивать картинку в глубь времён и пространств, пока она не станет самостоятельным, живым миром. В итоге его постмодернизм превращался обратно в серьёзность и сакральность доверия к реальному и выдуманному. Самозамкнувшееся кольцо, но не повторяющееся, а расширяющееся. Спираль!

И ещё. Единственный, кто практически не менялся у него в книгах - это мама.


Дополнено: как мне напомнили, к автобиографическим ещё стоит относить "Тридцать три — нос утри..."

Дорога. Второе приближение
2022-12-19 19:42 alfare
О понятии "Дорога" я уже писал.
Недавно перечитал те рассуждения, и они показались мне одновременно громоздкими, невнятными и на удивление неполными. Слишком много вступлений и мало о сути. Скорее всего, позже я предполагал вернуться к попытке, но реализация затянулась.

Несколько дней назад хотел написать об этом уже в виде художественного текста, зарисовки, рассказа – но не получилось. Что ж, придётся ещё раз попробовать так.

"Дорога символизирует надежду на встречу с утерянными друзьями и близкими, надежду оказаться в конце концов там, куда человек стремится. Природа Дороги во многом не ясна, она не вписывается в модель Великого Кристалла. Приближенно Дорогу можно представить, как серпантин, опоясывающий кольцо Кристалла и касающийся своим краем всех без исключения граней. Но неизвестно, смыкаются ли где-нибудь концы этого серпантина или уходят за пределы бесконечности" – "Кратокрафан"

И там же о Кристалле: "Наша Вселенная. В восприятии некоторых людей она имеет кристаллическую структуру, где каждая грань (число которых бесконечно) обладает свойствами многомерного пространства. Кристалл вселенной замкнут в кольцо. При определенных условиях кольцо может размыкаться и соединять грани в ином, чем обычно, порядке, а именно: грань А с гранью В, грань С гранью D и так далее. В этом случае все грани, в соответствии с эффектом кольца Мёбиуса, сливаются в одну, что дает возможность перехода из одного пространства в другие"

Мне всегда было не очень понятно, зачем выбран именно такой образ, именно такая формулировка. Самое главное, я не согласен с вот этим: "Дорога… не вписывается в модель Великого Кристалла". Как мне кажется, она туда прекрасно вписывается. Я даже иногда подозреваю, что такое заявление было сделано чисто с художественными целями, чтобы показать "творческий поиск" людей, занятых "изучением" Кристалла и Дороги. Ну, вы понимаете, если нам показывают Учёного, который занят решением какой-то Очень Сложной, Немыслимой Загадки, то на его пути обязательно встанет мнимо Неразрешимое Противоречие. Возможно даже, это было такое заимствование из проблем Единой Теории Всего, где есть некие нестыковки между отдельными частями квантовой теории и других. Как бы две теории сами по себе в своих областях работают и показывают хорошие результаты, но свести их в единое целое, одной системой – не получается. С одной стороны, это настораживает, с другой – красиво. Мир без неразрешимой глобальной загадки был бы не полон.

Если бы я писал о Кристалле, выбрал бы чуть-чуть иной образ. Если же пытаться реконструировать, почему получилось именно то, что получилось, то дело, на мой взгляд, вот в чём. Вначале был образ двух Граней. На обычной языке – двух пространств. Пространств, в общем-то не пересекающихся, однако при определённых условиях парадоксальным образом образующих общую линию (или точку, если обращаться к любимому в литературе образу пересекающихся параллельных прямых).

Но дальше понятно, к чему всё приводит: Граней (Пространств) будет бесконечное множество. Естественно попытаться представить всё это великолепное нагромождение в виде какой-то упорядоченной, во всяком случае, поддающейся описанию, визуализации, структуры.

Что мне не нравится: когда говоришь о Кристалле, представляешь себе некую фигуру, грани которой – это внешние, отграничивающие её от внешнего пространства плоскости. Тогда возникает вопрос: а что ВНУТРИ Кристалла? "Снаружи" "Граней" – пустота, Ничто. Сами Грани – это миры. Ладно, хорошо. Ну а ВНУТРИ-то что? (неонка…)

Я бы решился переформулировать понятия так, что "Грани" – это не поверхности. Это собственно внутренняя структура Кристалла. Как слюда состоит из тоненьких, не пересекающихся плоскостей, так и Кристалл состоит из таких же одновременно бесконечно тонких (в N-мерном пространстве) плёночек-пространств.

С одной стороны, получившийся образ будет не таким красивым, как Кристалл с бесконечным количеством поверхностей (эдакая суперфрактальная структура, страшно сложная и трудно представимая). Поэтически она хороша, но вносит излишнюю сложность и путаницу, особенно, когда приходит время говорить о Дороге.

Дорога же получается одновременно и проще, и сложнее.

Но самое главное, мне кажется, что в понятие Кристалла она таки прекрасно вписывается.

Если попытаться сформулировать предельно кратко, то Дорога – это состояние фазового равенства на всех Гранях Кристалла.

Ничего не понятно, ага? Особенно "фазовое равенство"? На самом деле там всё довольно просто.

Очень странно, что это не было прямо проговорено в книгах, и тем не менее показано через художественные образы почти во всех текстах не только о Кристалле и Безлюдных Пространствах, но и в более ранних, например, в "Лётчике". Может показаться, что "фазовое равенство" ещё можно назвать "резонансом", но это будет всё же не совсем верно. "Резонанс" ещё не означает Дороги.

Во многих текстах герои оказываются в таком состоянии, когда чувствуют странное, часто необъяснимое родство с людьми, существовавшими в других временах и пространствах. Такое как бы слияние сознаний, душ. Как будто ты был где-то в совершенно другом месте, другим человеком, ты был "не ты", но всё равно "ты". Иногда это принято списывать на "переселение душ", воспоминания о прошлых жизнях (я не буду сейчас рассуждать о том, насколько вообще "переселение душ" возможно, поясню только, что сейчас речь не об этом).

Речь даже не о снах, которым отведено огромное место в книгах. Речь о том, когда герои книг испытывают наяву состояние необъяснимой совмещённости: "как будто это случилось со мной". И речь не о Прошлом. Не о "воспоминании, как о не бывшем". Речь о странной раздвоенности. В поздних текстах ВП этого больше, эти запутанные нити между реальностями протянуты повсюду. Каждый человек несёт в себе многовариантность мира, является её источником, вопрос в том, как он это осознаёт и применяет.

Но дело не только в человеке. Человеку недостаточно находиться в таком вот состоянии перепутанности, резонанса. Для Дороги – недостаточно. Если есть две точки в разных гранях-пространствах – чтобы эти точки соединились, чтобы возник путь, одной лишь общности сознаний мало. Дорога – это не только то, что происходит с нами в сознании, это ещё и наше взаимодействие с нашей же реальностью.

Кстати, говоря о "точках" в наших мирах, нужно уточнить, что это комплексное понятие, соединяющее в себе как объективную реальность вокруг, так и её осознание наблюдателем. Мир – это не только физическая, материальная данность. Это ещё и его отображение в сознании наблюдателя.

Иначе говоря, в полной картине невозможен ни мир без сознания, ни сознание без мира.

Свойство Дороги: это готовность нашего разума изменяться. Дорога не может принадлежать покою, неизменности. Она связана с непрерывным изменением и Внешнего, и Внутреннего.

Как электромагнитная волна предполагает взаимное возбуждение электрического и магнитного полей, так и Дорога представляет собой процесс, в котором изменение Внутреннее создаёт изменение Внешнее, и так далее.

Чем Дорога отличается от "дороги"? С маленькой буквы "дорога" – это всего лишь линия, соединяющая пункт А с пунктом Б, она меняет пейзаж вокруг вас, а Дорога – меняет и нас самих, и делает это не случайным образом, а так, что мы вместе с реальностью вокруг нас обретаем свойство волны, то есть, можем проникать через Границы.

…Но теперь нужно перейти к конкретным иллюстрациям. Я повторюсь и напомню вам пример, который уже приводил. В "Хрониках Амбера" Желязны нам показывают очень сильно выхолощенный вариант Дороги, который скорее оказывается "дорогой", потому что нам, зрителям, не видно, как участвует сам путешественник в превращениях Внешнего мира. Принц Амбера должен попасть из точки А в точку Х, то есть, из мира А в мир Х, перемещаясь по множеству промежуточных миров Б, В, Д и так далее. Нам показывают удалённость Амбера от других миров, но главная проблема: нет картинки того, как совершается переход между соседними гранями, из Грани А на Грань Б. Скольжение там предполагается автоматическим. Сознание путешествующего никак не взаимодействует с каждым конкретным переходом, во всяком случае, эти взаимодействия не показаны. Путник лишь задаёт координаты "нажатием кнопки": желаю переместиться от А до Х. А дальше некая программа и сила (они могут быть чем угодно, какими-нибудь мидихлорианами в крови Принцев) сами перемещают героя через пространства. Такое вот читерство, не очень достойное в фантастике высокого класса, но что есть, то есть. Сочинитель таким образом внедряет в героя некий отдельный от него "механизм", "двоих-из-ларца", позволяющий герою проделывать всю работу с мирозданием "нажатием кнопки".

Во вселенной Великого Кристалла и Безлюдных Пространств переходы так не работают. Нам показывают (обычно, не лекциями, как я сейчас, а художественными средствами), как возникает этот Переход. Переход, как элемент Дороги.

Если говорить на эту тему прям совсем-пресовсем обстоятельно, следует начать издалека, и речь у нас бы пошла в особенности о хоббитах… об эльфах-кузнецах, о ветрах в ивах, о путешествии (за) от кометы, сквозь зеркала, в картину на стене и многих, многих других историях. Интересно, что самые лучшие, самые яркие и точные картины этого удивительного и сложного вообще-то явления представлены именно в детской литературе! Литература взрослая ими либо брезгует, либо переусложняет, смещая акценты. Почему это так – вопрос особый, его следовало бы обсудить отдельно. Я подозреваю, мало кто из взрослых писателей задумывался о самом явлении, что же происходит на самом деле, насколько поразительное явление, это пересечение Границ, что может быть отдельной темой для множества книг.

Когда-то писал уже о Непокое, как свойстве героя. Зов Дороги. Стремление к Изменению, которое многие осознают как потребность в изменении внешнем, другие – понимают, что причина в изменении внутреннем. Опасно, писал Толкин, выходить за порог…

Кстати, другая, а возможно, главная причина того, что во взрослой литературе Дорога почти не используется как самостоятельный сюжетный движитель, в том, что взрослому герою вообще очень сложно "выйти на Дорогу". Здесь должна быть отдельная тема, связанность человека с миром. Мир ребёнка и мир взрослого в этом смысле очень сильно отличаются. Раньше я считал, что мир ребёнка более гибок, способен на большую свободу к изменению, однако сейчас не уверен в этом, вопрос намного сложнее. Взрослого держат в определённой "точке мира" не только его социальные, материальные связи. Его ещё держит огромный, чудовищной массы пласт Памяти. Память – это в том числе и мера инертности сознания. Даже когда нам КАЖЕТСЯ, будто мы можем легко сбросить оковы, привязывающие нас к Дому – на самом деле всё не так. Ведь наш Дом – это не только конкретное место и люди, это вообще всё, второй слой – это наши привычки, наш образ жизни, но есть ещё и третий слой, невидимый и неосознаваемый, это, собственно, вся наша память, даже если нам кажется, что она ни при чём – на деле она может отчаянно сопротивляться Изменению. Даже если мы думаем, что с радостью отрицаем всё, что было с нами прежде. Нет. Дело не в том, нравится нам то, чем мы были раньше или нет. Дело в том, что мы с этим связаны, в том числе и отрицанием.

И вот ещё поэтому взрослая литература плохо справляется с темой. Она делает то, что делаю сейчас я, только на художественном уровне, она показывает, почему герой НЕ МОЖЕТ, не смог отправиться в путь. Она его оправдывает либо порицает, неважно, главное, что она занимается тем, что показывает не Дорогу, а то, как герой борется со своим бессилием. С миром. С собой. Неважно. Важно то, что тема взрослой, серьёзной литературы – показать преодоление. Литература детская же "просто показывает" Дорогу. Красивое. На самом деле это в некотором смысле даже важнее, чем умение строить лодку. Потому что не увидев Дороги, ты не будешь по ней идти. Неважно, умеешь ты строить лодку или нет, ты просто не будешь знать, куда и зачем плыть. Хотя дедом Мазаем быть тоже немало, конечно…

Большинство взрослых книг о Дороге исполнены в глубоком миноре. Взрослому Дорога представляется как уход из мира в неизвестность, что-то слишком близкое к Смерти. Впрочем, и Смерть тоже можно сравнить с Дорогой, но на самом деле они хотя и связаны, но не равны. Просто для взрослого связь с миром оказывается слишком крепка. Одна из лучших и пронзительных иллюстраций на эту тему – "Лист работы Никкля" Толкина.

Но Смерть не лучший способ познакомиться с Дорогой. Она предполагает переход через точку небытия, и очень большой вопрос, да и вообще… Она связана с освобождением от тела, а Дорога вовсе не обязывает это делать. Главное – умение видеть другие точки реальности и себя в них. Быть Там и Тут, собой – и ещё кем-то другим. Сидя за столиком в кафе вдруг почувствовать себя в купе поезда, несущегося через бесконечность космической тьмы, почувствовать бесконечно тонкую, прозрачную плёнку, отделившую тебя от прежней реальности и – соединившую с реальностью иной.

Человек на Дороге резко сужает свою связь с "родным" миром – и в то же время максимально открыт для тех своих реализаций, тех "точек", что находятся в иных мирах. Если попытаться иллюстрировать это через… ну, например, компьютерную игру… Ну, допустим, кто-то играет на компьютере в какую-нибудь очень захватывающую игру, вжившись в образ героя этой игры настолько, что практически является им… А потом, давайте представим, что-то происходит… он отставляет эту игру и включает другую, пусть даже на другом компьютере. Уже спустя несколько мгновений, если он достаточно гибок, игрок "воплощается" в совершенно другого персонажа, становится уже им. Обе эти игры не связаны вообще никак, кроме самого игрока, его "Я", которое переместилось из одного мира в другой. Миры, в которых ты существуешь, находятся на разных Гранях. Переход – это то, что соединяет их, это тот путь, который нужно совершить, чтобы попасть из одной "Игры" в другую.

Но, повторюсь, Переход, один-единственный, это ещё не Дорога. Переход может быть случайным. А Дорога случайной не бывает. Более того, Дорога, скорее всего, как и сказано в Книгах о Кристалле, не имеет конца. Просто в силу того, что Дорога – это вся совокупность всех возможных наших Переходов – а она бесконечна, как бесконечны миры. С Дороги можно сойти, но закончить её нельзя.

"Сказки Севки Глущенко": Снежная сказка
2022-11-26 18:48 alfare

Эту часть очерка можно бы сделать и к Новому Году, но кто знает, что будет через месяц… А у многих читателей недавно был первый снег, кого-то он порадовал, кого-то не очень…


Меня в цитате выше остановила фраза "не понимал такой красоты". Подумалось вдруг: а правда ведь, как интересно было бы заметить, уловить тот удивительный миг, когда ты в первый раз в жизни начинаешь по-настоящему осознавать волшебство природы, окружающего мира. Когда ты понимаешь, что мир волшебный и прекрасный. Когда слово "красота" вдруг становится не просто обозначением чего-то, что тебя привлекает яркими красками или новыми формами, а ты именно осознаёшь, что вот ЭТО – чудо, это не может происходить в мире просто так, и ты чувствуешь за всем происходящим что-то бОльшее, невидимые связи, смыслы… выразить их ещё нельзя – да и сейчас редко удаётся – но почувствовать, осознать их…

Так жалко, что я не могу сам себе ответить на вопрос: когда? Когда это случилось у меня? Когда мир стал не просто увлекательным мультиком вокруг тебя, а чем-то таким особенным, слов для обозначения я не могу найти, но, возможно, это одно из свойств Живого.

А вы, вы помните, когда вы первый раз осознали красоту?

"Уже вся земля, крыши, поленницы были укрыты нетронутой белизной. Обросли мягким пухом тополиные ветки. А с пепельного неба все сыпались и сыпались хлопья.
Было воскресенье, никто никуда не спешил. Потрескивала печка. Но сквозь это потрескивание, сквозь голоса и шаги, которые слышались в доме, проступала уличная тишина. Она была там, за стеклами, висела над заснеженным городом. Она была похожа на спокойный праздник. Севка слышал ее сильнее всех звуков.
«Тихо, как во сне», – подумал Севка.
И к этой мысли сразу пристроились три слова: «Белый-белый снег».

Тихо, как во сне…
Белый-белый снег.

Это были уже почти стихи"

Новое в природе, осознание этой красоты рождает желание творить самому. Как верно подмечено: именно в такие моменты просыпается в человеке сочинитель, поэт. Потому что – ну а как ещё реализовать, выразить, пропустить через себя то удивительное преображение в окружающем мире? Просто рассказать об этом нельзя. Надо чтобы слушатель и читатель почувствовал даже не столько то, что увидел автор, а то, КАК он это увидел, что при этом пережил. Писатель, который Художник не будет перечислять нам чувства – восторг, ужас, "приток адреналина", "тошноту", "побледнелость"… но он также и не ограничится перечислением красок за окном. Всё это происходит слитно, единым потоком, когда каждому внешнему явлению сопоставлено внутреннее изменение, но перечислять эти связи Художнику моветон, надо обозначить тени, следы, отблески. Когда называя одно, ты заставляешь читателя видеть другое, третье…

И вот, в главе "День рождения" нам показывают, как Севка сочиняет своё стихотворение про зиму. Как это всё происходит у человека в голове. Не знаю, мог ли Крапивин помнить, как всё происходило у него самого, возможно, он реконструирует. Достоверно? Я не знаю, но когда читаешь это, соглашаешься: да, наверное, всё именно так и было, наверное!

"От ощущения тихого праздника Севке и вправду захотелось придумать стихи. Настоящие. И он стал сочинять"

Дальше мы видим интересный момент: Севка показывает стихи маме, и мама неожиданно оказывается не просто почитателем, но и первым критиком. Ну понятно, что Севка сначала "насупился". Но мама у Севки оказалась "правильным критиком", она сумела показать, что Севка может сделать лучше. Посмотрите, какая замечательная у Севки оказалась мама, кому повезёт так подметить, направить, не погасив желание продолжать. Я думаю: неужели это на самом деле было именно так? Если да, то, может быть, именно так появляются писатели, именно мама сумела провести Севку-Славку по тропинке к настоящему мастерству?

"– Как? – ревниво спросил Севка. Он считал, что и так всё прекрасно.
– Вот, смотри… «Зима пришла с морозом». А сейчас разве мороз? Денек пушистый и совсем не холодный. И не очень ладно получилось: «…на землю к нам ложится». Понятно, что на землю. А вот ты придумай, куда еще. Чтобы сразу было видно. Чтобы кто стихи услышит, сразу запомнил. А то непонятно, про какую зиму написано: в поле, в городе или в лесу"

И Сева садится и вспоминает, и наблюдает. Я не буду цитировать слишком много, читайте сами… Почему он написал в конце концов, что зима – седая, а снег не ложится, а:

"К нам зима пришла седая.
Тихо, как во сне.
И на шапки оседает
Белый-белый снег…

– Мама! Послушай…
Мама сказала, что теперь совсем хорошо. Просто замечательно. А может быть, Севка придумает продолжение?"

А Севка уже опытный поэт:)

"Севка вздохнул. Он знал, что дальше будет гораздо труднее"

О, да, как мне (нам?) это знакомо! Потому что так бывает почти всегда: первые строчки являются порой почти из ниоткуда, сами, нашептанные снами, ветром, звёздами… А вот потом… потом приходится тянуть их за уши! И они не хотят получаться, они непременно оказываются хуже. Настоящие, взрослые поэты будут биться головой о чернильницу, но дождутся-таки продолженья, а мы… мы чаще всего поступаем, как Севка, придумавший продолжение, но продолжение это было намного хуже. Он и сам это чувствует, но смиряется, ведь стихотворение зато стало "в два раза длиннее"! :)

Видите, как точно, ненавязчиво и тонко рассказывает автор первые шаги поэта?:) (у меня уже третий смайлик в очерке, прям безобразие…не поэт я, не поэт, не умею передать интонацию без "аппаратуры")

* * *
…Читая дальше описание Ёлки в школе. Севка рассказывает, что жалеет Альку в её наряде Снежинки, ему самому зябко в матросском костюме. И тут же зацепился за попытку вспомнить свои детские ощущение от праздника. Не знаю, как у вас, а мне Ёлка в школе помнится таким тугим комком праздничного напряжения с особенным состоянием… наверное, в эти моменты даже замёрзнуть было сложнее, ну, не знаю, может, я коряво выражаюсь, но вот эта праздничная нервность, ожидание, мне кажется, будто сам вспоминаешь особенный воздух – он словно наполнен эфиром, летучестью, звонкостью. В нём даже холод какой-то другой. Можно выскочить на крыльцо на мороз – и не заболеть, потому что в организме в это время живёт Энергия (ну да, ну да, теперь вот это всё, наверное, называют адреналином, но как же это фу! Это не о нём, не о Празднике, это что-то пустое и глупое…)

И вспоминаются эти волшебно изменившиеся школьные коридоры в минуты перед праздником. Всё другое – другие тени и свет, школа вообще по-особенному пуста, потом как бы заполняется, но кажется, что её населяют совершенно другие существа, и звуки другие, и законы физики другие, и мир…

…Тут спохватываешься и соображаешь, что нам-то, в конце 70-х – начале 80-х, в школах топили совсем не так, как ребятам военных лет.

"В классе, где стояла ёлка, печь не протопили, видимо боялись пожара"

Да, вот так… Но хочется думать, что похожесть всё равно была главной.

А потом цепочки связей продолжаются:

"В комнате у Севки и мамы в углу на табурете стояла аккуратная елочка. Весь декабрь Севка клеил для нее игрушки, флажки и цепи"

Тоже такая связь времени… Игрушки я не помню, чтобы делали сами, а флажки и цепи – да! Цепи – это было довольно скучно. Зато флажки – тут было где развернуться фантазии! Ведь флажки – это не просто разноцветные кусочки бумаги! Во-первых, они были разной формы. Прямоугольные, треугольные, с вырезом. Делал я их не из цветной бумаги, а раскрашивал сам, акварелью. И ещё – часть не только раскрашивал, но и рисовал на них что-нибудь. А потом их надо было наклеить на нитки. И наконец – завершение магии: когда под потолком появлялось иное, сказочное пространство. Словно иные миры, острова в облаках, где-то там прятались, под сделавшимся бесконечно глубоким потолком. Там была ночь, и были звёзды, пространство над комнатой становилось частью того же волшебного мира, что и сумрак между сосновых иголок, подсвеченный огоньками. Как мы чувствовали всё это, как осознавали ещё где-то на этапе предвкушения, создания Праздника, ведь часть работы по украшению была довольно-таки однообразной, скучной, но ожидание Сказки, которая потом появится твоим стараниями – мы ясно осознавали эту связь уже тогда, в младших классах.

Ну а дальше, буквально на той же странице, я снова нахожу магическую связь со своим детством. Кукольный спектакль! О таких спектаклях, о театре теней я мог бы написать отдельную большую историю, вот только жаль, что волшебство театра пришло ко мне не сразу. В отличие от Севки я не устраивал спектакли для себя*, а только позже, когда мне было лет 13, делал это для племянников, сначала соорудил целый театр из корпуса для телевизора, а потом построил целый комплекс с кучей осветительных устройств, звуковой аппаратурой, занавесами, декорациями, афишами, сценарием и огромной "труппой" бумажных актёров… Вся эта "шиштема" в развёрнутом виде занимала больше половины комнаты!.. Впрочем, здесь я немного от(у)влёкся в сторону.

– (нет-нет, неправда же! Конечно, это были спектакли в первую очередь для меня! Ведь устраивать спектакли во сто, в тысячу раз интересней, чем смотреть! И потом – у Севки тоже был зритель, соседский первоклассник Гарик. Так что… )

…Такой вот небольшой рассказ о волшебстве Новогодних праздников получился. Немного рано, да. Но пусть будет. Наперекор темноте большой зимы.